Игра в Джарт

Тауран пожал плечами. На руках взбугрились огромные, как валуны, мышцы.

– Просто сошел с корабля. Я так обычно и делал. Не знаю, зачем. Может, хотел навестить ее могилу. А может… Нет, я не знаю. И тогда не знал, потому и засел в трактире на всю ночь. Принадлежал он одному старику, и под утро пропившийся до гроша морячок стал втюхивать трактирщику за выпивку ту малость, что оставалась еще в его мешке. Там был пустяковый браслет из бирюзы, нож с перламутровой рукояткой, и свиток. Свиток в кожаном футляре, клейменном тремя лепестками, – Астерий шумно вдохнул, ноздри его расширились. – Денег у меня было в достатке, я зарабатывал немало, нанимаясь в своих странствиях охранять караваны с шелком, фарфором и пряностями. Я купил у морячка тот свиток. А у старика купил трактир. Вот и все. Дело пришлось мне по душе, я, как выяснилось, люблю готовить и слушать чужую болтовню. И еще – каждый моряк, каждый купец, да что там, каждая собака в этом порту знает, что за свитки с клеймом в три лепестка я плачу по золотому экю. У меня их собралось уже больше двух дюжин. А точнее, двадцать семь. Мне нравится думать… Когда я читаю их, здесь, на берегу моря, мне нравится думать, что она жива. Бродит где-то по свету. Пишет мне письма. Я знаю, что это не так. Я сам похоронил ее, и точно знаю, что она… Что она никогда не вернется ко мне. Что ее больше нет. Но… мне нравится так думать.

Ветер ненадолго стих. Волны улеглись. Несколько черных рыбачьих лодок с поникшими парусами скользили вдалеке по тускло мерцавшему олову вод.

Белое яростное солнце безраздельно воцарилось в небе и от его жара накатывала томная вялость, клонило в сон. Неудивительно, что все южане ленивы, как коты.

– Я повидал немало ужасов, – резко сказал Алый. – И немало натворил. Я солдат. Ты ведь и сам такой же, должен понимать. Не думал, что меня хоть что-то еще может напугать. Но знаешь… Вот так торчать на берегу, дожидаясь писем от мертвой девицы… Это… Это жутко. Да ты просто спятил, полубык!

– Что ты знаешь о любви? – спросил Астерий, взглянув на него из-под полуопущенных ресниц так, будто и в самом деле ждал ответа.

Алый вспыхнул, закусил губу. Отвернулся.

Леди Исола. Ах, как ныло, как болело его бедное сердце, стоило только вспомнить эти тонкие руки и тяжелую грудь, светлые, как утреннее солнце кудри, и большие, темные, будто агаты, глаза. От одного взгляда этих глаз кровь его разгоралась ненасытным греческим огнем. А с какой нежной радостью произносила она его имя!

Он мог бы покинуть Орден и остаться с ней. Навсегда. Жить на берегу северного моря, в замке из угрюмых серых камней, которые в лучах утреннего солнца волшебным образом приобретают нежно-розовый оттенок. Была ли цена соразмерной? Была ли она, леди Исола, ключом от той железной клетки долга и чести, в которую недрогнувшей рукой заточил его Гроссмейстер? Стоила ли она мрачных тайн Ордена? Милости Бога, чье имя не называли? Жестокой радости сражений? Сурового братства?

Нет.

Определенно, глупая корова этого не стоила.

Алый встал. Отряхнул килт. Посмотрел на жмурившегося от солнца – или от удовольствия лежать на солнце? – Астерия. Сухо произнес:

– Мне пора. Братья ждут меня. Что сказать им?

Астерий сладко потянулся.

– Скажи им… скажи, что гнев бога угас. Скажи, чтобы поискали себе другую зверушку для забав. Скажи им, что я хочу жить мирно – ведь я не человек. Скажи им, что в моем трактире превосходно готовят морских ежей. Скажи, что хочешь. Мне все равно.

Глаза рыцаря сверкнули каленой синевой. Холодная ярость омыла его разум. Он знал, что делать – это наглое чудище само его и надоумило. Сегодня же, не всходя на корабль, он испросит дозволения у Белого отбыть в одну из астурийских крепостей. Он проведет там столько времени, сколько потребуется. А потом…

– Я вернусь, – пообещал Алый, – я вернусь к тебе, Гнев Бога, и сумею разжечь твой гнев. Хочу посмотреть, как у тебя отрастает хвост.

Астерий усмехнулся и, не открывая глаз, сказал:

– Иди отсюда, мальчик. Ты заслоняешь мне солнце.

Дорога до мечты

– Может быть, – отвечал Балин, – лучше бы вам было оставаться дома.

Томас Мэлори. Смерть Артура

Говорили, у него каменное сердце.

О нем вообще много болтали, да и сам он не прочь был поразвлечься, распуская о себе самые нелепые и зловещие слухи, а после наблюдая, как дурман этот расползается, опутывая простодушных паутиной страха.

Частенько поминали и матушку его, змеехвостую ведьму из Лузиньянов, от которой (как говорили) унаследовал он холодную драконью кровь, коварство и способности к колдовству, а уж колдовством (куда как просто!) объясняли и смелость его, и редкую удачливость на поле брани. Ах, нет. Природа его смелости не вызывала сомнений, но вызывала немало споров, по большей части, о том, самонадеян ли он до безумия, безумно тщеславен – или просто безумен.

Но в одном все сходились: ничто не могло затронуть его каменного сердца. Ничто человеческое. Ни страх, ни лесть, ни зависть, ни похоть, ни алчность.