Игра в Джарт

Он и сам об этом думал. О камнях, во всяком случае.

Спускаясь в пещеры, полуподземные храмы Ордена, размышлял он о вековых гранитных плитах, спаянных свинцом, о темных каменных сводах, в которых видели древние зодчие свод небесный, о сияющем мраморе, не уступающем прочностью граниту. О тех зодчих, что сотни лет уже гнили в могилах – и силе их мысли, сотни лет державшей камни те надежнее свинца.

О себе не думал. С тех пор, как черный плащ гроссмейстера лег ему на плечи всей тяжестью небесного свода, на это просто не было времени.

Коротко же говоря, и товарищи, и враги страшились его, считая почти неуязвимым. Да, пожалуй, так оно и было.

Но все переменилось в тот день, когда он ее увидел.

Шаги ее были легки. Ах, с каким изяществом ступала она по пескам пустыни – словно шла по воде, и с каждым движением ее, с каждым шагом, его каменное сердце колотилось все быстрее. Прелестное, точеное лицо поражало бледностью (а бледностью в тех краях могли похвастать лишь принцессы, да еще рабыни, драгоценные игрушки халифов). Глаза были голубыми. Он почти уверен – глаза были голубыми, хотя с тридцати шагов (пусть и самых легких) едва ли можно различить цвет глаз (пусть и самых прекрасных).

«Не может быть, – думал он, не в силах отвести от нее взора, – этого просто не может быть!»

Она обернулась, их взгляды встретились. Нежные, чудного рисунка губы исказились в свирепой гримасе, обнажив два ряда острых как иглы, зубов, источавших (как он был наслышан) яд. Блестящие темные косы, обрамлявшие дивное и в злобе лицо, поднялись, зашипели разом (то были змеи). Мантикора хлестнула хвостом и, приникнув к земле, запела, завыла – как труба громогласная, как шамаль, пустынный ветер, как дюжина волков. От этого воя мороз продирал по коже, и даже ярому аравийскому солнцу не под силу было разогнать в крови смертный холод.

Впервые самообладание изменило ему, он коротко вздохнул, невольно приложив руку груди, словно сердце (его каменное сердце) поразила стрела.

Мантикора!

Он видел, как играло солнце на гладких ее боках, покрытых короткой красной шерстью. Как свивался над спиною скорпионий чешуйчатый хвост, увенчанный смертоносным жалом размером с голову младенца. Он видел ее – мантикору! – собственными глазами.

Бога нет.

Так он всегда и думал.

Еще в детстве, гоняя без всякого надзора по лесам, окружавшим замок, забираясь на самые высокие деревья, на отвесные скалы, и глядя не вниз, а вверх, в лазурное небо Пуату, он думал – его там нет. Конечно, нет. Как бы удержался бог в бездонной этой пустоте? Там лишь птицы, тучи и ветер.

И когда дед учил его правильно разнимать оленя, он смотрел на кровавый клубок потрохов, кости, ядра, сердечную жилу и думал: все это слишком нелепо и сложно, так не делают. Если бы кто-то создал это нарочно, то было бы больше и смысла. Даже мельницы устроены поразумнее. И ткацкий станок, и арбалет. Неужели же бог такой болван, что не мог заключить жизненную силу не в кучу склизкой требухи, а в механизм, ясный и простой?

Нигде, нет, нигде его не было, ни в небе, ни в олене, ни в церквях, ни в сердцах.

Бог не помогал и не наказывал, люди сами неплохо справлялись, особенно с последним. Нечего было бояться, но и надеяться не на что.

Позже, когда стал он уже главою Ордена, неверие его лишь укреплялось, он даже слегка презирал всех этих, отравленных надеждой и страхом, желавших отдать себя под покровительство того, кого невозможно одолеть.

По иронии судьбы, среди братьев он славился редкой набожностью – не оттого, что лицемерил, просто каждую минуту, которую только удавалось урвать от дел, от битв, он проводил в храмах. Но где же еще он мог побыть один? Спокойно подумать? Да и думал он вовсе не о боге.

О камнях.

В глупой самонадеянности своей он решил, что постиг все многообразие мира, он был уверен, что все эти истории о богах, героях и чудищах всего лишь враки, сказки, вроде тех, что рассказывали о нем самом. Но когда он своими глазами увидел тварь, словно сошедшую со страниц ветхих манускриптов, где (как он полагал) ей и место, надежда уязвила его душу.

Разве сам он лучше тех, отравленных? Нет. Он лишь обманывал себя.

Гроссмейстер тронул коня пятками, поторапливая, и устремился к ней. К мантикоре. К чуду.

– Тески! Назад! Там смерть! – крик этот достиг его слуха, но не разума. – Всем назад! Ни с места, если жизнь дорога! Тески!!!

Он слышал испуганное рычание чистокровных верблюдов у себя за спиной, визг вьючных лошадей и окрики людей, старающихся их успокоить – но даже не обернулся. Его вороной, Ашрас, шел мерным, ровным шагом. Не было силы на земле, способной напугать его, так же, как и поднять в галоп раньше, чем он сам того пожелает.

Стрела свистнула в воздухе. А потом еще одна. И еще.

Первая поразила чудовище в глаз, вторая – в горло, третья – в сердце, когда мантикора, извиваясь от боли, вскинула передние лапы, раздирая себе глотку в тщетных попытках вырвать стрелу.