Игра в Джарт

Но Гроссмейстер ни о чем не жалел. Не жалел, что своевольно оставил Орден и отправился – туда, не знаю куда, искать то, не знаю, что – как в сердцах сказал однажды Эрик. Не жалел о днях странствий, украденных у судьбы и долга. И, хоть поиски чудес и чудовищ до сей поры были тщетны, положа руку на сердце (пусть и каменное), следовало признать – он наслаждался каждым шагом, каждым мгновением, проведенным вдали от кровавых битв, казней заложников, капризов королей и халифов, нужд мира и нужд простой солдатни (от командоров до последнего гастата). Он подумывал, что, пожалуй, был бы не прочь и умереть так – чужой, спокойной, мирной смертью, от укуса гадюки или объевшись червивых яблок.

Солнце стояло в зените, воздух напоен был ароматом папоротника и отцветающего утесника. Где-то в верхушках деревьев скандалили сойки. Гроссмейстер глубоко вздохнул – не тяжело, а полной грудью, словно пил этот сладкий, непривычно прохладный воздух, и тайком бросил взгляд на свою добычу.

Была ли и она знаком? Беловолосая девчонка с рубиновыми глазами, альбинос, дитя Луны? Отчего-то об этом он и не подумал.

Девица по-прежнему молчала. Вернее, не то, чтобы совсем молчала – перебирая тонкими пальцами гриву Ашраса, мурлыкала себе под нос расхожую песенку, из тех, что равно распевают жонглеры в королевских покоях и солдатня по кабакам:

…силами ли выстлана-на-на-на

дорога до мечты,огрубели ли сердца ваши? мы – миражи,быстро-на-на-на-на…[4]

Гроссмейстер и сам не раз слыхал эту песенку (даже мог, наверное, вспомнить куплет-другой) и подумал, что было бы, наверное, весело спеть ее с ведьмой на два голоса. Но почему-то не стал, а молча и беззаботно наслаждался милым мурлыканьем создания, способного (если верить слухам) навлекать несчастья, предсказывать будущее, читать мысли, летать, спать и одновременно бодрствовать, превращать воду в кровь, исцелять прикосновением, убивать на расстоянии, а после смерти просто исчезнуть, растаяв в воздухе – и был, пожалуй, как никогда доволен жизнью.

Лес кончился. Пошли огороженные рощицы, затем разделенные канавами и насыпями луга в речной долине. К холмам на другом берегу реки жались домики из серого камня. За рощей белела заброшенная часовня, и еще он заметил несколько разрушенных, а, вернее, выгоревших домов.

– Кто и с кем там воюет? – спросил он у Хорхе, отправляясь на этот остров.

– Все со всеми. Как и везде, – снисходительно ответил ибериец.

На эти приграничные земли, насколько мог вспомнить Гроссмейстер, не претендовал только ленивый. Тут тебе и английская корона, и Нормандское герцогство, да и местных правителей было не перечесть – на каждой кочке сидел свой король, и грызлись они между собой не хуже своры бродячих псов.

Когда показался старый, еще римский, мост, девица, не поворачивая головы, вдруг спросила:

– Где твой меч, рыцарь?

Гроссмейстер усмехнулся – и когда только успела заметить пустые ножны?

– На дне озера. Или под скалой, на берегу озера. Точно не знаю, но он должен быть где-то там. Ведь если есть ножны, то и меч к ним найдется?

Девица хмыкнула самым оскорбительным образом, потом произнесла (без запинки!) название селения, к которому они приближались, сказала, что это маленький городок, а не деревня, что там есть рыночная площадь, придорожный кабак, церковь и городская стража – в том числе, с полдюжины лучников.

– Не расседлывай коня и не снимай доспеха, шевалье без меча, а то как бы тебе еще и без головы не остаться, – закончила она свою неожиданную речь, и снова замолчала, так ни разу и не взглянув на него.

Под мостом, на мелководье с гоготом плескалась стайка гусей. Навстречу попался маленький беломордый ослик, тащивший тележку, груженую мешками с мукой – мельница была неподалеку. Правила тележкой угрюмая женщина, следом бежал мальчуган лет пяти.

– Мама! Мама! – заверещал он, в восторге указывая пальцем на девицу. – Рыцарь поймал ангела!

– Это ведьма, сынок. Не гляди на нее.

Не сдержавшись, Гроссмейстер сгреб свою ведьму в охапку и расхохотался. Странное дело – сколько бы он не потешался над собой, однако в глубине души был твердо уверен: с нынешнего дня и до самой своей смерти не разомкнет он рук и не отпустит ее от себя, чего бы это ни стоило и чем бы ни грозило.

2

Под стенами кабака громоздились пустые бочки и сломанные ящики. По левую руку была старая армейская дорога, ведущая дальше, в деревню (или городок?). По правую – дикое поле, все сплошь желтевшее тем же утесником, а за ним лес. Куры с кудахтаньем порскали из-под ног, между возками и телегами шныряли две пегие собаки и подсвинок. Во дворе людно, как для такой глуши.

На них не обратили внимания. Сначала. Потом кто-то шарахался, кто-то едва заметно кланялся, но таращились – все. Не на него.

На девицу.