Игра в Джарт

– Хочешь поучить меня вежливости? Изволь. А чтоб крепче запомнил, как учил меня вежливости, я тебе уши обрежу – и на память подарю. Н-ну?! Давай! Потягаемся в вежливости, ты, гроссмейстер Ордена Бычьего хвоста! – прогудел из-под шлема Маредид, и, занося меч для удара, ринулся на Гроссмейстера.

– Ну, раз ты так вежливо просишь.

Гроссмейстер пустил Ашраса ему навстречу. Не поднырнул, а просто въехал под слишком широкий замах – как в городские ворота, и приложил рыцаря щитом, выбив из седла. Он весьма дорожил своими ушами, поэтому ударил крепко. Маредид так и остался лежать среди вереска, откинув руку, словно решил вздремнуть немного этим солнечным деньком. Гнедой злосчастного рыцаря-задиры, весело задрав хвост, умчался к лесу, за ним кинулись два оруженосца, Гроссмейстер же обратил взор свой на остальных рыцарей – а каждый из них только и дожидался случая, чтобы проучить надменного чужака, и тут уж они разом стали поносить Гроссмейстера и всяко ему грозиться.

– Ну что? Все на одного? Или по одному? Как пожелаете, любезные лорды мои, как пожелаете, а за мною дело не станет, – насмешливо сказал Гроссмейстер, поигрывая лабрисом, и серебряные узоры вспыхивали под солнцем на лезвиях-близнецах, словно порхал над рукою рыцаря смертоносный стальной мотылек.

Эрик говорил: первое и главное преимущество боевой секиры – устрашающий вид. Разъяренный детина с топором внушает почему-то гораздо больше ужаса, чем детина с мечом или копьем (что довольно глупо, если подумать, ведь при должной сноровке и ложка – оружие), а запуганный враг уже наполовину побежден.

Другое преимущество – мощь удара. Секира разрубает щиты и латы, рвет кольчуги, наносит страшные увечья. Если, получив удар мечом, еще можно отделаться легкой царапиной, то секира – орудие истребления.

Вот незадача.

Гроссмейстер в мыслях не держал истреблять королевских рыцарей, и потому горько пожалел, что, из одного только упрямства, не взял с собою в странствие свои мечи. И теперь выбор у него был невелик: лабрис или дубинка. Но королевские рыцари – не кучка деревенских неумех, а потому, хоть и нехотя, он выбрал секиру.

Выехали тогда к нему двое из числа королевских рыцарей, чтобы с ним схватиться. И один из этих двоих был вдвое больше Гроссмейстера – настоящий гигант, вооруженный Моргенштерном, а другой был с мечом.

И готов был уже Гроссмейстер сойтись с этими двумя, как вдруг наперерез, под самым носом его жеребца выскочил корноухий стрелок, что милостью (а вернее, глупым капризом девицы) освобожден был из плена, и кинулся к сенешалю с воплем:

– Стерегитесь! Стерегитесь! Перед вами самый свирепый рыцарь, а с ним девица-чародейка! У проклятого гроссмейстера – да падет на него кара божья! – ведьма на седле! – все мычал он, цепляясь за стремя сенешаля, и указывал на девицу пальцем. – Скажите тем доблестным господам, пусть сперва убьют ведьму! Верьте мне, монсеньер – пройди хоть до Бейрута, не сыщешь другой такой зловредной чаровницы, ведь она может и самого храброго бойца лишить силы и прибить, как мышь!

– Ах ты, слизняк, – ровным голосом произнес Гроссмейстер, ибо презрение остудило его гнев. – Она же тебя, слизняка, выручила из неволи!

– Ведьма, значит? – сенешаль неспешно, с ног до головы, окинул девицу взглядом, и выхватил меч. – Да неужели?

Но не успел Гроссмейстер развернуть коня (а, чтобы не дать своей ведьмы в обиду, готов он был и убить, и умереть), как сенешаль, взмахнув мечом, ударил корноухого плашмя по спине.

– Пшел вон! Прочь, прочь, подлое отродье, неблагодарный пес, пока я тебе кишки не выпустил!

Корноухий полетел коню под ноги, сноровисто откатился в сторону, вскочил, попятился, злобно и опасливо взглядывая то на сенешаля, а то на Гроссмейстера. Отбежал на несколько шагов, крикнул, уставив на Гроссмейстера дрожащий палец:

– Ты поплатишься. Она тебя погубит, свирепый рыцарь. Ведьма погубит тебя, так и знай! – и дунул, наконец, за своими, во все лопатки уже драпавшими к лесу

Гроссмейстер поклонился сенешалю. Сенешаль убрал меч в ножны. Только ничего уж нельзя было поделать.

10

– Тьфу на тебя, гроссмейстер! Долго мне еще дожидать, покуда ты отдохнешь?! Либо выходи на бой, либо сдавайся! – выкрикнул рыцарь с мечом, а тот, другой – здоровяк, промолчал, полагаясь, как видно, больше на силу свою и своего Моргенштерна, чем на пустые слова.

Солнце стояло еще высоко и необъятный океан небес расстилался над ними – синий, безмолвный, равнодушный. Ветер пробежал по траве, донес издалека слабый, едва различимый запах моря. Над облетающими цветками дрока басовито гудел шмель. День был такой тихий, такой ясный, и Гроссмейстер все медлил, заслонив глаза ладонью, смотрел на солнце – он любил эти последние, драгоценные мгновения тишины перед боем, и всегда так делал, словно мог придержать время как коня, словно мог накопить их достаточно для какой-то иной, несбыточной, прекрасной, мирной жизни.