Уши заложило от брани, злого конского храпа, стона сшибающегося железа, Гроссмейстер помотал головой, смахнул пот со лба. Девица, извернувшись, как змея на гнезде, с тревогою заглянула в глаза ему, зажала поводья зубами, и, опираясь рукой о его колено, наклонилась, чтобы осмотреть рану.
– Пустяки, – сказал он. – Не бойся, куколка. Знай, держись крепче.
– Нет уфф, ф меня ффатит! – сказала, не разжимая зубов, девица, отняла руку от раны, зло убрала за ухо прядь, упавшую на лоб, не замечая, что оставляет на волосах и виске кровавый след, и выставила ладонь над головою Ашраса.
– Нет! – вскричал Гроссмейстер. – Послушай…
Но разве она хоть раз его послушала?
Воздух вдруг дрогнул, как вода, и, как по воде, пошли по воздуху бледные блистающие круги. Запахло грозой. Из-под ног Ашраса взметнулась пыль, вихрем закружились, затанцевали сухие листья. Девица сияла – белым, слепящим светом, свет становился все ярче, и, наконец, раскатился океанской волной, ударил в стороны, опрокидывая, унося за собой и всадников, и пеших бойцов.
У Гроссмейстера зазвенело в ушах, звенящая тишина поглотила все звуки, но он видел, что упавшие вяло трепыхались – как рыбы, выброшенные на берег. Крупный мышастый жеребец бил ногами в воздухе – высокая лука седла мешала ему перекатиться на спину и подняться. Горько плакал, уткнувшись носом в колени, мальчик-паж. Соловый сенешаля гарцевал, нервно задирая голову, сенешаль же, бледный, как полотно, крестился и шевелил губами (надо думать, читал молитву).
Девица все сияла, волосы ее разлетелись, затрепетали как от сильного ветра, а сама она стала медленно подниматься над седлом. Гроссмейстер, не задумываясь, крепко обнял ее за талию и усадил на место.
В тот же миг по лорике его, по железку секиры и щиту сотней паучков разбежались крошечные голубоватые молнии, потрескивая, жаля кожу на шее и запястьях. Тело наполнилось странной тревожащей силой, словно по венам струилась теперь не кровь, а злосчастное реймсское вино, обжигая ледяными пузырьками, будоража, разрывая сердце, и Гроссмейстер ясно понял, что сейчас умрет.
Но ничего не случилось.
Звон в ушах отступил, свет рассеялся звездной пылью. Сердце угомонилось. Он услышал крик коршуна, поднял голову – в небе стояла туманная белая радуга. День был такой тихий, такой ясный, разбежавшиеся было кони вернулись, и теперь, волоча поводья, мирно пощипывали травку у дороги. Над лиловыми цветами вереска кружила маленькая желтая бабочка. Обнимая свою девицу, Гроссмейстер с глупой улыбкой глазел на радугу, словно сотканную из белых облаков, и удивлялся тому, что все еще жив.
Рев, подобный громовому раскату, перекатился эхом, взрезал тишину:
– В бога душу мать!
Гроссмейстер медленно обернулся на голос: прямо к нему, пошатываясь и волоча за собою по земле меч, шел Маредид, поверженный им ранее рыцарь.
Зашевелились и другие рыцари. Здоровяк (уже без Моргенштерна), встав на четвереньки, шарил вокруг в поисках оружия.
Ну, это будет просто. Маредид ему не соперник. Остальные же пока и вовсе не в счет. Гроссмейстер привесил секиру на пояс и взялся за дубинку.
– Ой, да ради бога! Хватит! Остановитесь, вы все, недоумки! Бросьте оружие! – снова взревел Маредид. – Ты, Иен, лучше сиди, где сидишь, а ты, безымянный, если не знаешь, куда девать руки, засунь их себе в за… за пояс! Послушайте же меня! – убедившись, что привлек всеобщее внимание, Маредид воткнул меч в землю, стащил шлем, отвел с лица спутанные, взмокшие волосы, и Гроссмейстер на миг опешил: веселыми шалыми глазами глядел на него… сенешаль?!
Но он был уверен и снова убедился – сенешаль, усмирив своего солового, так и остался у опустевшей клетки, не вмешиваясь ни в потасовку, ни в перепалку. Только ведь и ошибки быть не могло!
Те же серые глаза. Длинное, узкое лицо. Нос великоват и тоже длинен. Борода… Ах, нет, борода была победнее и выглядела так, словно
Лже-сенешаль зашелся хохотом, уперев руки в бока, и выкрикнул:
– Каждый раз… Ох, каждый чертов раз выходит весело, а, братец? – он повернулся к сенешалю –
– Уж куда как весело твоему братцу каждый раз видеть на своей почти что роже эту глупую улыбку! – парировал Гроссмейстер, переводя взгляд с одного брата на другого. Близнецы! Нет, ну, надо же!
Маредид захохотал еще громче, махнул рукой, и заговорил с королевскими рыцарями:
– Сеньоры, друзья мои! Умерьте свой гнев и вложите мечи в ножны. Я, слава богу, не кривой и не косой, и вижу, в чем тут дело. Так вот, ничего вас не ждет, кроме беды и обиды, коли вы снова поднимете оружие против безымянного рыцаря. Эх, не думал, что когда скажу такое, но мой зануда-братец в этот раз прав: ублюдок на вороном ублюдке – посланец господа.
– Мар, чем ушибся, когда падал? Не башкой? – тяжело поднимаясь с земли, поинтересовался здоровяк.