Игра в Джарт

И взвыл – больше от злости, чем от боли – почувствовав, как огромные ручищи смыкаются на его боках. Пластины лорики подались, ребра затрещали, загорелось болью нутро.

Глупо, так глупо торжествовать над поверженным врагом – пока тот еще жив! – только и успел он подумать, когда Моргауз последним, страшным усилием отодрал его от себя и швырнул на каменный, залитый черной кровью пол.

И свет померк.

14

Он плыл.

Или тонул? Нет, он плыл сквозь прохладную, подсвеченную далеким солнцем мглу, над илистыми долинами и подводными садами. Стайки серебристых рыбок проносились мимо, трепещущие ленты бурых водорослей поднимались от самого дна, где среди валунов и почерневших бревен из ила проглядывали человечьи кости. Он слышал шепот, тихий как морской прибой:

– …Овейн ап Уриен; Кай ап Кинир; Гвалхмай ап Гвиар; Передур ап Эвраук; Герейнт ап Эрбин;Бедуир ап Бедрауд; Килух ап Келитон; Эдейрн ап Нут; Кинон ап Клидно…

По воде вдруг пробежала кровавая рябь, словно там, наверху, закипела битва – а может, просто закатное солнце отразилось в волнах. В шепот вплетался иной голос, печальный и нежный, он пел:

…кагомэ, кагомэ,каго но нака но тори ваицу ицу дэяру?еакэ но бан ницуру то камэ га субэтта.усиро но семэн дарэ?..[9]

Да, язык островов был странен и никак ему не давался, но так чудесно звучало пение, так неодолимо манило его, что он поплыл на этот голос ради одной его прелести.

Он увидел меч дивной красоты и совершенной формы, паривший невесомо в толще вод. Меч окружало сияние, и два дракона – красного золота и белого серебра – ярились на клинке.

Прежде драконы эти не давали Гроссмейстеру покоя, но теперь он понял – меч был азиатский, ему доводилось уже такие видеть. Нет, не такие красивые и не такие огромные, но такого рода.

Меч блистал, словно шелк под солнцем, и был настолько велик, что мог поразить и коня, и всадника одним ударом. Очарованный грозным великолепием, Гроссмейстер захотел примерить меч по руке, но, стоило ему только обхватить рукоять, как ладонь пронзила молния, будто потревожил он тысячу нарке.

И свет померк.

Он очнулся посреди неба, бескрайнего неба, синего, и золотого, и бледно-розового, окружавшего его со всех сторон, и не сразу сообразил, что лежит на острове, а небо отражается в зеркале вод. Красное закатное солнце зловеще глядело на него из-за ветвей далеких деревьев, что росли по берегам озера – не иначе, Озера Странной Смерти!

Он пошарил вокруг, но меча не было. Его охватило чувство безвозвратной потери, даже сиротства, будто вся радость мира навеки померкла, ушла от него, как солнце, уходящее за горизонт, оставляло мир тосковать во тьме. Он был Ничей, и жизнь его ничего не стоила и никому не принадлежала, но никогда еще он не чувствовал себя таким покинутым и одиноким.

Отчаяние лишило его сил, он упал в высокую траву, глядя вслед солнцу сквозь резные листья ежевики.

Он услышал шорох, повернул голову – пара красных, как закатное солнце глаз, мерцала в зарослях. Он раздвинул колючие ветви и увидел белую лисичку несказанной красоты. Она улыбнулась ему так мило и любезно, что Гроссмейстер захотел приласкать ее и протянул к ней руку.

Ему следовало бы знать, что лисы не улыбаются.

Снежно-белая шерсть вздыбилась на загривке и зверек со всею свирепостью тяпнул его за палец.

И он проснулся.

С трудом разодрав слипшиеся ресницы, открыл глаза.

Он лежал в кровати с темно-зеленым пологом, под шелковым одеялом. Поверх было заботливо накинуто еще одно – из волчьих шкур. За распахнутыми настежь окнами слышались вопли чаек и глухой рокот прибоя. Лучи заходящего солнца мягкими бликами играли на расписном потолке.

– Где он? – прохрипел рыцарь.

И тотчас над ним склонилась его девица.

– Он мертв, – сказала она, ласково проводя ладонью по его волосам. – Ты убил его. Моргауз мертв.

Гроссмейстер едва сдержал стон. Каждый вздох раздирал грудь болью, будто и вдыхал он саму боль, а еще горше была боль потери: он спрашивал о мече.

Но то был лишь сон.

Девица все смотрела на него – непривычно нежным и печальным взором, словно был он подбитым ястребом в ее руках, все гладила, едва касаясь, его плечо, и тогда Гроссмейстер решился использовать слабость свою (до которой падки все девы, даже самые грозные из них), обратив ее в силу и выведать хотя бы имя.

– Неужто я, погибнув, затесался как-то в христианский рай, и теперь вижу ангела, склонившегося надо мною? – спросил он шутливо и, превозмогая боль, поднял руку, накрутил на разбитые пальцы снежно-белые пряди, что блистали как шелк под солнцем, и поднес к губам.

Она рассмеялась, совсем по-заячьи сморщив нос:

– Что за глупый солдафон! Ты не погиб, а я – не ангел!

– Кто же ты? Как тебя зовут?

– Для человека без имени ты слишком интересуешься чужим, – ехидно прищурилась девица.