Игра в Джарт

– Тесеус, – быстро сказал он. – Тески. Так меня звали, когда – ну, ты понимаешь? – меня еще как-то звали.

Девица вздохнула. Расправила подушку. Пригладила мертвую волчью шерсть. Наконец, сказала:

– Это детское имя давно слезло с тебя, как змеиная кожа. И теперь ты, рыцарь без меча и без имени, гол перед господом, как меч без ножен. Будем же пока на равных. Что тебе мои прежние имена? Дашь еще одно, если захочешь.

– Вот как, – Гроссмейстер, хмурясь с досады, вдруг сильно привлек ее, прижался к прохладному виску сухими, горячими как уголь губами, и тотчас отпустил. Девица зашипела разъяренной кошкой и спрыгнула с кровати, он же спокойно молвил: – Говорят, у каждого демона свой цветок, и, если назвать тот цветок по имени, тот демон окажется в твоей власти.

Она подняла брови.

– Так ты знал, что я демон?

– Ну, раз ты не ведьма и не друидка, не ангел и не чудовище, то кто же еще? – рыцарь взял ее за руку и вынудил сесть обратно. Она не противилась. Верно, боялась, что у него снова откроются раны. – Мир полон демонов – тех, что прежде были духами земли, и воды, и камней, маленькими лесными божествами, в честь которых возводили алтари и молельни. Я искал себе бога – вот и нашел. Маленького, белокурого, вздорного бога, лесную фею, демона – для меня это не так уж важно. Понимаешь?

Он лукавил. Он мучительно хотел знать о ней все. Но, видно, еще не время.

– Но почему ты решил, что я не чудовище? – спросила девица.

Гроссмейстер откинулся на подушки, прижимая руку ее к своей груди. Посмотрел на нее насмешливо:

– Ты слишком миленькая. Где тогда твои рога? Чешуя? Крылья? Или хотя бы хвост?

– Разве обязательно должен быть хвост? – она улыбнулась. – В трудах достопочтенного Уильяма из Стратфорда, того, что зовут еще Эйвонским Лебедем, так описано ужасное чудовище, крокодил, что водится в реках и озерах Африки: с виду он похож сам на себя. Вдоль он достигает размера собственной длины, а поперек – собственной ширины. Передвигается при помощи собственных лап. Питается тем, что съедает. Когда издохнет, разлагается, адуша его переходит в другое существо. Цвета он своего собственного, а слезы у него мокрые.

– Диковинный гад, – со всею серьезностью заметил Гроссмейстер.

– Что и говорить, – согласилась девица.

Он долго смотрел на нее, едва сдерживая смех, потом стал перечислять:

– Восхитительная, Поразительная, Ослепительная, Белокурая, Злоязыкая, Неукротимая, Летний снег, Белый Сокол, Ясная, Дикая, Драгоценная, Яблоневый Цвет, Великолепная, Нежная Вьюга, Снежный рассвет, Радость Сердца…

– Что это ты там бормочешь? – искоса взглянула не него девица.

– Выбираю тебе имя, – беспечно отозвался рыцарь. – Сама сказала, что можно. И ты мне придумай. Пусть так и будет.

– Дурак! – только и ответила ведьма.

Глядя как вспыхнули багровым алые очи и алым – маленькие розовые ушки, рыцарь, скрывая улыбку, сказал:

– Нет, не пойдет. Так меня каждый второй звать готов. Придумай свое.

Время текло, но все как бы мимо, они были словно камень в этом потоке, недвижимы, бестревожны, будто могли вот так вечно сидеть и разговаривать. Он все держал ее за руку, а она все сердилась на него (но руки не отнимала). И лишь солнечные блики плескались волнами света на потолке да ветер гулял по горнице, играя пологом в головах кровати.

Чайка закричала над морем, и рыцарь опомнился. Поцеловал бледные пальцы. Спросил:

– И как долго я пролежал в забытьи?

– Ночь и еще почти день. Твои раны не опасны, просто этот боров напоследок вышиб из тебя дух и сломал пару ребер, – сказала девица и добавила, скрипнув зубами: – Если бы ты тогда позволил мне…

– Я дал клятву убить его и не мог принять ни от кого помощи в этом деле.

– Да, я знаю, – кивнула девица. – Ты был очень храбрым, мальчик.

Что-то переменилось между ними, голос ее звучал почти по-дружески, и впервые она глядела на него с приязнью.

Но Гроссмейстер рассердился.

Сколько раз он слышал это мальчик?

Сколько раз упрекали его юностью раздувшиеся от спеси первосвященники, короли, полководцы, халифы и шейхи? Все те, чьи войска он разбил, кого принудил склониться перед силой и волей Ордена? Сколько раз он слышал, что не может сравниться ни мудростью, ни отвагой, ни военной доблестью с теми, кто превосходил его лишь годами? Сколько раз говорили, что мудрость его – счастливый случай, отвага – одно безрассудство, а военная доблесть – бахвальство юнца?

Он только посмеивался.

Юность была его силой, как и леворукость. Он всегда мог нанести неожиданный удар.

Но теперь он вспылил:

– Я тебе не мальчик! Я знал женщин, я убивал мужчин. Я брал города и крепости, я вел воинов в битву… Мне скоро шестнадцать!

– Все это, – серьезно заметила белокурая ведьма, – не делает тебя девочкой.

Смеяться не стоило. Нет, ему не стоило смеяться, как и любому, у кого переломаны ребра. Но он рассмеялся, и дернул ее на себя, и обнял, и хохотал, сухо всхлипывая от боли, и никак не мог остановиться.

– Я принесу их, – сказала девица, упираясь руками в подушку. Она даже не сопротивлялась, просто застыла, не желая причинять ему лишней боли. – Пусти! Я принесу их, чтобы исцелить твои раны.