Игры и люди

Но сколь бы резким ни был такой припадок, он всецело развертывается, как и приступ шаманизма, в строго ритуальном порядке и в соответствии с заранее известной мифологией. Все действо выглядит как драматическое представление, одержимые оказываются ряжеными. Они носят на себе атрибуты вселяющихся в них богов и подражают их характерным поступкам. Тот, кто воплощает крестьянского бога Заку, надевает соломенную шляпу, сумку через плечо и курит трубку-носогрейку; другой, которого «оседлал» морской бог Агуэ, машет веслом; тот, кого посетил змеиный бог Дамбаллах, ползает по земле, словно пресмыкающееся. Таково общее правило, у других народов отмеченное еще четче. Одним из лучших документов по этому вопросу остаются комментарии и фотографии Тримерна[40], связанные с культом бори в мусульманской Африке, распространенном от Триполитании до Нигерии; этот полунегритянский, полуисламский культ почти по всем пунктам тесно сближается с воду, если не в мифологии, то в обрядовой практике. Дух Малам аль-Хаджи является ученым паломником. Одержимый, в которого он вселяется, притворяется дрожащим старцем. Он шевелит пальцами, как будто перебирает правой рукой четки. Он читает воображаемую книгу, держа ее в левой руке. Он горбится, покашливает, на вид совсем хилый. Он присутствует на свадьбах, одетый в белое. Исполнитель одержимого Макадой ходит голым, прикрываясь одной лишь обезьяньей шкурой, измазанный всякими нечистотами и с удовольствием поедая их. Он скачет на одной ноге и изображает совокупление. Чтобы избавить его от власти бога Макада, ему в рот засовывают луковицу или помидор. Нана Айша Карама является причиной глазных болезней и оспы. Женщина, изображающая ее, носит бело-красную одежду. На голове у нее повязаны сразу два платка. Она хлопает в ладоши, бегает туда-сюда, садится на пол, чешется, сжимает руками голову, плачет, если ей не дают сахару, пляшет, чихает

[41] и исчезает.

Как в Африке, так и на Антильских островах публика поддерживает исполнителя, подбадривает его, подает ему традиционные принадлежности олицетворяемого им божества, в то время как сам исполнитель играет роль в соответствии с собственными знаниями о характере и жизни своего персонажа и воспоминаниями о других действах, на которых он присутствовал ранее. Бред мешает ему фантазировать по своей инициативе: он ведет себя так, как от него ожидают, он сам знает, что должен делать. Альфред Метро, анализируя развитие и природу припадка в культе воду, хорошо показал, что он включает в себя вначале сознательное желание субъекта пережить его, затем специальные приемы для его провоцирования и ритуальную стилизацию его хода. Роль, которую играют здесь внушение и просто симуляция, не подлежит сомнению; но обычно они как бы сами исходят из нетерпеливого желания будущего одержимого и служат ему средством, чтобы ускорить наступление одержимости. Они повышают его способность пережить ее. Они накликивают ее. Вызываемые ими потеря сознания, восторг и головокружение способствуют настоящему трансу, то есть вторжению бога. Это настолько явно походит на детскую mimicry

, что автор не колеблясь заключает: «Наблюдая некоторые такие приемы, чувствуешь желание сравнить их с поведением ребенка, который воображает себя, скажем, индейцем или каким-то животным и помогает полету своей фантазии какой-нибудь маскарадной одеждой или принадлежностями»[42]. Разница лишь в том, что здесь

mimicry – не игра: она приводит к головокружению, составляет часть религиозного мира и выполняет определенную социальную функцию.

Здесь мы подходим к общей проблеме, которую ставит ношение масок. Оно сопровождается также явлениями одержимости, причастности к миру предков, духов и богов. У своего носителя оно вызывает временный восторг и внушает ему, будто он переживает какое-то решительное превращение. Во всяком случае, оно способствует разгулу инстинктов, вторжению опасных и неодолимых сил. Вначале носитель, вероятно, не обманывается им, но затем поддается охватывающему его опьянению. С завороженным сознанием он всецело отдается расстройству, вызываемому в нем его же собственной мимической игрой. По словам Жоржа Бюро, «индивид больше не осознает себя, из глотки у него вырывается чудовищный вопль, крик зверя или бога, нечеловеческий возглас, чистая эманация боевой силы, первобытной страсти, беспредельных магических способностей, которые, как ему кажется, вселяются в него в этот миг»[43]. Он же упоминает о том, как возбужденно ожидают ряженых в недолгих африканских сумерках, как гипнотически звучит тамтам, а потом яростно врываются призраки, совершают гигантские прыжки на ходулях, выбегают из зарослей высокой травы в устрашающем смешении разнообразных звуков – свиста, хрипа и гудения ритуальных погремушек.