Игры и люди

Достаточно ли этого, чтобы утверждать, что переход к цивилизации как таковой требует постепенного устранения этого первенства сопряженных вместе іlinх'а и mimicry

и замены его преобладанием в социальных отношениях пары agôn-alea

, состязания и удачи? Как бы то ни было, но всякий раз, когда из первоначального хаоса удается возникнуть высокой культуре, как причина или же следствие этого отмечается заметное сокращение власти головокружения и симуляции. При этом они лишаются своего былого превосходства, вытесняются на периферию общественной жизни, вынуждены играть все более и более скромную, непостоянную или даже тайную и греховную роль, или же они и вовсе замыкаются в ограниченно-регулярной сфере игры и вымысла, где дают людям то же извечное удовлетворение, только уже обузданное и помогающие лишь развеять скуку или отдохнуть от трудов, уже без всякого бреда и безумия.

VIII. Состязание и случай

В хаотических обществах ношение масок позволяет людям воплощать (и чувствовать себя воплощающими) некие силы и энергии, духов и богов. Оно характерно для особого типа культуры, основанного, как мы видели, на могущественном союзе пантомимы и экстаза.[47]

Оно распространено на всей нашей планете и представляет собой неизбежное и чарующее ложное решение, предшествующее медленному, тяжкому и терпеливому пути к настоящему решению. Выход из этой ловушки есть не что иное, как рождение цивилизации.

* * *

Понятно, что революция такого масштаба не совершается за один день. Кроме того, она всюду обязательно происходит в такие промежуточные века, когда та или иная культура вступает в историю, и поэтому наблюдению доступны лишь ее последние стадии. Даже древнейшие документы, свидетельствующие о ней, практически не в состоянии показать нам ее первичные акты выбора – неприметные, возможно даже случайные, лишенные немедленных последствий, но в итоге приведшие к тому, что некоторые редкие народы вступили на принципиально новый путь. Однако разрыв между исходной точкой эволюции, которую мы вынуждены представлять себе по общему образу жизни первобытного человека, и ее окончательной точкой, которую позволяют воссоздать памятники той или иной культуры, – не единственный довод, убеждающий, что возвышение данных народов стало возможным лишь в длительной борьбе против соединенных чар симуляции и головокружения.

О пагубной силе этих двух факторов в прежние времена говорят в изобилии сохранившиеся следы. В ряде случаев существуют и показательные признаки борьбы с ними. Опьяняющие свойства конопли применялись скифами и иранцами, чтобы вызывать экстаз; поэтому небезразлично, что, как утверждает «Яшт» 19–20, Ахурамазда «не знает ни транса, ни конопли»[48]. Точно так же в Индии множество раз засвидетельствована вера в магические полеты, но существенно, что в «Махабхарате» (V, 160, 55 sq.) есть пассаж, где сказано: «Мы тоже можем летать на небо и выступать в разных обличьях, но только иллюзорно». Таким образом, настоящее мистическое вознесение четко отличается от небесных прогулок и метаморфоз, якобы переживаемых волшебниками. Известно, сколь многим индийский аскетизм, особенно формулы и метафоры йоги, обязаны шаманским практикам и мифам; аналогия между ними столь близка, столь последовательна, что нередко наводила на мысль о родственной связи между ними. Однако йога, как это подчеркивают все пишущие о ней, есть интериоризация сил экстаза, их перенос в духовный план. Кроме того, в ней происходит не иллюзорное завоевание мировых просторов, но освобождение от той иллюзии, которую образует сам мир. А главное, весь смысл усилий оказывается прямо противоположным. Задачей является не искусственно вызываемая паника сознания, позволяющая стать согласной жертвой любой нервной разрядки, но, напротив, методическая тренировка, школа самообладания.