Игры и люди

Напротив, регулярное состязание и приговор случая, которые оба предполагают точный расчет и размышления с целью справедливого распределения рисков и наград, образуют два взаимодополняющих принципа другого типа общества. Ими создается право, то есть точный, абстрактный, внутренне согласованный кодекс, а тем самым так глубоко меняются все нормы общественной жизни, что римское изречение «Ubi societas, ibi jus»[66], предполагающее безусловное соотношение между обществом и правом, как бы утверждает, что с этого переворота начинается и само общество. В подобном мире известны и экстаз и пантомима, но они здесь как бы понижены в звании. В обычное время они даже кажутся там вообще отмененными, отброшенными или же прирученными, как это показывают множество их проявлений – обильных по количеству, но при этом второстепенных и безобидных. Однако их захватывающая сила остается достаточно мощной, чтобы они могли в любой момент увлечь толпу в какое-нибудь чудовищное неистовство. История дает тому достаточно поразительных и страшных примеров, начиная с крестовых походов детей в средние века и вплоть до искусно оркестрированного головокружения нюрнбергских съездов во времена «третьего рейха»; а в промежутке между ними – многочисленные эпидемии скакунов и плясунов, конвульсионеров и флагеллантов, мюнстерских анабаптистов XVI века, так называемая

Ghost-DanseReligion[67] у индейцев сиу конца XIX века, еще не приспособившихся как следует к новому стилю жизни, или религиозное «пробуждение» в Уэльсе в 1904–1905 годах, и еще множество других мгновенных, неудержимых поветрий, порой разрушительных, противоречащих фундаментальным нормам тех цивилизаций, где они происходят[68]

. Недавний и характерный, хоть и сравнительно малый по масштабу пример явили собой проявления насилия, которому предавались подростки в Стокгольме на Новый 1957 год, – не поддающийся пониманию взрыв разрушительного, бессмысленного и упрямого безумия[69].

Подобные эксцессы, или же приступы, больше не могут ни стать правилом, ни казаться временем и знаком особой милости, ожидаемым и почитаемым взрывом божественной силы. Ныне одержимость и подражание приводят лишь к необъяснимому помутнению рассудка – преходящему и ужасающему, как война, которую мне уже доводилось описывать как эквивалент первобытного празднества. Буйнопомешанного больше не считают смятенным выразителем вселившегося в него бога. Мы больше не воображаем, будто он пророчествует и обладает властью исцелять. Общество согласно в том, что власть должна отправляться спокойно и обдуманно, а не в неистовом увлечении. Для этого пришлось обуздать как безумие, так и празднество – любой чарующий хаос, рожденный бредовым умом или же кипением толпы. Такой ценой смог родиться и вырасти Город, а люди – перейти от иллюзорно-магической власти над миром, внезапно возникающей, целостной и тщетной, к медленному, зато действенному покорению природных энергий с помощью техники.

Проблема еще далеко не решена. Нам по-прежнему неизвестно, благодаря какому ряду счастливых и бесповоротных решений некоторые редкие культуры смогли пройти в самые узкие врата, выиграть самое невероятное пари – то, что вводит в историю, делает возможными бесконечные притязания, а авторитет прошлого перестает быть чисто парализующей силой и превращается в силу обновления и в предпосылку прогресса, из наваждения становится наследием.

Общество, сумевшее выполнить такой обет, вырывается из беспамятного и безбудущного времени, от которого оно ожидало лишь циклического, леденящего страхом возвращения Масок-Творцов, которым оно само подражало через определенные промежутки времени в смятенном отказе от сознания. Оно вступает в иное, более дерзкое и продуктивное движение, которое носит линейный характер, которое не возвращается периодически к одному и тому же порогу, которое испытует и исследует, которое не имеет конца и которое есть не что иное, как путь цивилизации.

Конечно, неразумно было бы заключить, что для такой попытки было достаточно когда-то однажды отречься от влияния пары mimicry

-ilinx, чтобы утвердить на его месте мир, правление которым разделяют заслуга и удача, agôn и alea. Это были бы пустые умозаключения. Но, как мне кажется, вряд ли можно отрицать, что этим разрывом сопровождается решительная революция, что он должен учитываться при ее корректном описании, пусть даже данный отказ поначалу дает лишь ничтожно малые результаты; возможно, позднее покажется, что он даже слишком очевиден и не нуждается в подчеркивании.

IX. Современные проявления