Игры и люди

Кинозвезда выражает собой олицетворение успеха, победы, преодолевшей давящую и грязную рутину повседневного быта, все препятствия, которые общество ставит перед человеческой доблестью. Непомерностью своей славы этот идол иллюстрирует постоянную возможность триумфа, который уже является отчасти достоянием каждого – во всяком случае, отчасти создан каждым из поклонников. Этим возвышением, казалось бы, первого попавшегося мужчины или женщины посрамляется установленная иерархия, резко и радикально отменяется гнетущий каждого человека роковой удел[65]. Поэтому в такой карьере легко заподозрить что-то подозрительное, нечистое и неправильное. Сохраняющаяся при всем обожании зависть неизбежно заставляет замечать в ней двусмысленный успех амбиций и интриг, бесстыдства или рекламы.

От таких подозрений избавлены короли, но своим положением они отнюдь не противоречат социальному неравенству, а, напротив, дают самую яркую его иллюстрацию. Между тем известно, что пресса и публика с не меньшей страстью, чем звездами, увлекаются и личностью монархов, придворным церемониалом, любовными историями принцесс и отречениями от престола глав государств.

Наследственное величество, легитимность, гарантируемая многими поколениями абсолютной власти, создают альтернативный образ величия, получающего от прошлого и истории более устойчивый престиж, чем даваемый внезапным и преходящим успехом. Как любят повторять, чтобы быть наделенными этим решительным превосходством, монархам достаточно лишь дать себе труд родиться. Их заслуги признаются ничтожными. Считается, что они несут бремя своих исключительных привилегий, которые они ничем не заслужили и которые им даже не пришлось желать или выбирать: таков чистый вердикт абсолютной alea

.

В этом случае идентификация оказывается гораздо меньшей. Короли по определению относятся к запретному миру, вступить в который позволяет только высокое происхождение. Они олицетворяют не мобильность общества и даваемые ею шансы, а, напротив, его тяжесть и сплоченность, со всеми пределами и препонами, которые оно ставит перед заслугой и справедливостью. Легитимность монархов предстает как высшее, чуть ли не скандальное воплощение естественного закона. Ею увенчивается (в буквальном смысле слова) и предназначается для престола человек, которого ничто, кроме этой удачи, не отличает от толпы других, царствовать над ними он призван в силу слепого решения судьбы.

И вот народ ощущает необходимость в своем воображении максимально приблизить к общему уделу жизнь того, кто отделен от него непреодолимой дистанцией. Хочется видеть его простым, чувствительным, а главное, страдающим от торжественности и почестей, на которые он обречен. Чтобы не так ему завидовать, ему начинают сочувствовать. Считают очевидным, что ему заказаны самые простые радости, настойчиво твердят, что он не свободен в любви, скован долгом перед короной, этикетом, обязанностями своего положения. Так высшая власть окружается странной смесью зависти и сострадания, привлекая к королевским процессиям толпы народа, который своими приветственными возгласами старается убедить сам себя, что короли и королевы созданы так же, как и он, и что королевский скипетр приносит не столько счастье и власть, сколько скуку, утомление и несвободу.

Королей и королев изображают обделенными теплотой, искренностью, уединением, возможностью удовлетворять свои капризы, вообще свободой. «Я не могу даже купить себе газету», – якобы говорила английская королева во время своего визита в Париж в 1957 году. Это и есть типичное высказывание из тех, которые общественное мнение приписывает главам государств, нуждаясь в том, чтобы считать их соответствующими какой-то важнейшей реальности.

Пресса обращается с королевами и принцессами как со звездами, но только эти звезды – пленницы своей уникальной, подавляюще-незыблемой роли, от которой они только и мечтают избавиться. Это звезды поневоле, пойманные в ловушку собственного персонажа.

Общество, даже уравнительное, почти не оставляет малым мира сего надежды выбраться из своего удручающего положения. Оно обрекает их почти всех пожизненно оставаться в узких рамках того круга, где они родились. Чтобы обмануть их честолюбие, которое оно само же оправдывает и внушает им в школе и химеричность которого быстро показывает им жизнь, общество убаюкивает их лучезарными картинками: в то время как спортивный чемпион или кинозвезда манят их ослепительным взлетом наверх, доступным даже самому обездоленному, деспотично жесткий придворный протокол напоминает им, что жизнь монархов счастлива лишь постольку, поскольку сохраняет что-то общее с их собственной жизнью, то есть не такое уж это великое преимущество – получить по воле судьбы общественное положение, превосходящее любые мерки.