Империя и христианство. Римский мир на рубеже III–IV веков. Последние гонения на христиан и Миланский эдикт

Выходец из Малой Азии (его отец был епископом Синопа, кстати, отлучившим своего сына от Церкви), Маркион ушел в Рим и основал там в 146 году собственную религиозную организацию – фактически, антитезу Церкви. И эта организация в III веке распространилась от Месопотамии до Бискайского залива, находясь в расцвете. Ересь Маркиона была очень близка также распространившемуся в пределах Римского мира манихейству – обе религиозные системы придерживались жесткого дуализма[14]. Маркион в своих взглядах основываясь на тенденциозном редактировании и анализе Предания, а также ссылался на некие «тайные апостольские послания». Он довел до предела противоречия между Ветхим и Новым Заветами, утверждая наличие Бога зла (т. е. Бога творения, которому и поклонялись иудеи) и Бога добра, который направил Христа в «кажущемся теле», чтобы вырвать людей из объятия тварного мира. Таким образом, мир человеческий становится ареной битвы «доброго» и «злого» начал. Сравним с манихейством: Мани утверждал, что «материальный (тварный) мир» создан Богом тьмы, а «духовный мир» создан Богом света и на Земле идет борьба-противостояние между этими богами. Для Диоклетиана манихеи были так сказать «агентами Востока», таковыми казались и маркионцы-гностики. Казалось бы, логично было бы Диоклетиану использовать против них авторитет апостольской Церкви, но, повторим, Церковь пугала императора своей принципиальной самостоятельностью и неподконтрольностью.

Император Диоклетиан

Между тем, в Риме и Карфагене сразу после гонений Деция возникло движение «непримиримых», весьма близкое к донатистам, а также (к примеру, в сфере социальной) – к монтанистам. Новациан (его имя и даст название «непримиримым» – «новациане») после гибели папы Фабиана в 251 году управлял римскими приходами (их, между прочим, было не менее сорока) и был очень обижен, что спустя какое-то время новым епископом в столице империи избрали не его, а пресвитера Корнелия. Скорее всего, римлян пугала в священнике Новациане, известном своей ученостью христианском писателе, жесткость и страсть к публичности, что неизбежно, в условиях конфликта Церкви и империи, умножило и без того избыточное количество жертв среди христиан. Новациан был, конечно, личностью яркой и избыточно темпераментной – скорее всего, избрание Корнелия спасло ему жизнь во время гонений. Ведь даже политичный и готовый искать компромисс Корнелий был арестован, изгнан в Центумеллу и вскоре там (в 254 году) умер.

Новациан, впрочем, приложил руку к изгнанию Корнелия, фактически расколов римскую общину. Правда, для этого он дождался отъезда на Дунай и гибели там императора Деция. Новациан занял непримиримую позицию к тем, кто во время гонений, спасая себя или своих близких, ложно отрекся от веры и участвовал в новом языческом обряде «культа гения императора». В Карфагене столь же максималистически-ригористскую позицию занял тамошний епископ Киприан, но он, в отличие от Новациана, сам пополнил ряды мучеников Церкви. Новациан был, нельзя этого не отметить, тверд в догматике, чему свидетельством является его сочинение «О Троице». Новациане впоследствии будут последовательными борцами с арианством.

В то же время он считал (идя вслед Тертуллиану и далеко обгоняя даже его религиозный экспрессионизм), что Церковь есть «собрание святых», в ней нет места оступившимся. Это столь очевидно в ближайшей перспективе предполагало сокращение численности христиан, что реально угрожало превращению Церкви в секту. На Востоке где то в VI–VII веках новациане естественно слились с монтанистами. На Западе они после первых Вселенских соборов уйдут в подполье, где в эпоху «темных веков средневековья» соединятся с маркионцами и манихеями, дав на стыке Романской и Готической эпох смертельно ядовитый для мира плод в виде альбигойской ереси. Ересь эта, являющаяся ярчайшим образцом инверсии как агрессивно-негативистского мировоззрения, едва не погубила христианство на Западе и много способствовала искажению вероучения и повреждения умов в Европе.

В целом Церковь представляла собой, что совершенно естественно при широте ее распространенности и основательности вхождения в различные этнокультурные фактуры, картину довольно пеструю и неспокойную. На Западе Римского мира усиливались тенденции аскетизма, в то время как на Аппенинском полуострове, Элладе и Пропонтиде чрезвычайно силен был аристократический характер. Если в восточных провинциях сильна была тяга к мистицизму, то в Египте и Карфагене не менее сильна тяга к синтезу христианства и античной философии.