Империя и христианство. Римский мир на рубеже III–IV веков. Последние гонения на христиан и Миланский эдикт

Итак, с гибелью одиозного бывшего соправителя Диоклетиана «шахматная доска власти» упростилась, а в ближайшем времени должна была упроститься еще более – умирал Галлерий. «Третья смена» тетрархов теперь с нетерпением ожидала его смерти как команды к началу войны за власть. Наиболее очевидный сценарий дальнейших событий предполагал (на первом этапе) схватку между Лицинием и Дазой за власть на Востоке и одновременно схватку между Константином и Максенцием за власть на Западе. На втором этапе (уже за единовластие в Римском мире) сходились бы победители. Если на Востоке ничтожный Максимин Даза практически не имел шансов против Лициния, который если и был обижен талантами, то хотя бы имел большой опыт и навыки в военном деле, то на Западе все было отнюдь не столь очевидно. Во всяком случае, на тот момент современникам позиции Максенция представлялись более предпочтительными, как, впрочем, и он сам казался личностью более, нежели Константин, искушенной и в политике, и в военном деле.

Марк Аврелий Валерий Максенций, полуиллириец-полусириец (матерью его была Евтропия, сириянка по происхождению) приближался к тридцати годам, когда стал «цезарем», затем – «августом» и хозяином Италии и Африки. Он увенчал себя если и не победой, то, во всяком случае, успешным сопротивлением самому Галлерию, а потому считался великим стратегом. Избавившись, благодаря отцу, от Флавия Севера, и заполучив вследствие этого Африку, Максенций избавился затем и от претензий на власть со стороны своего отца. О юности его известно мало и крайне неопределенно. Очевидно, ему довелось в весьма раннем возрасте участвовать в подавлении восстания в Египте – Диоклетиан любил держать при себе сыновей своих саттелитов, как он говорил, «для воспитания мужества», но конечно и как заложников. Возможно, по той же причине участвовал и в войне с персами. Особых талантов не проявил и каких-либо подвигов за ним не числилось. Лактанций и Евсевий по своей тенденциозности о подвигах, даже если бы они были, все равно бы умолчали, Евтропий и Аврелий Виктор более объективны, однако и им сказать было нечего. Диоклетиан весьма ценил своего соправителя Максимиана Геркулия, а вот его сына, судя по всему, ни во что не ставил, сделав его (уступка Максимиану, а равно и Галлерию, на дочери которого Максимилле, был женат Максенций) только соправителем Флавия Севера. Та ловкость, с которой Максенций укрепился в Италии, казалось бы, должна опровергнуть невысокое мнение Диоклетиана.

Но если вглядеться пристальнее, то можно увидеть: если что-то и проявлено Максенцием, то только абсолютная беспринципность. Его легионами командовал воинственный отец и именно он добился победы. Противостояние с отцом не окончилось катастрофой только из-за нежелания «божественного августа» обострять ситуацию, ведь в случае гибели Максенция в Риме утвердился бы либо его отец, Максимиан Геркулий, либо Константин. Оба эти варианта Галлерия никак не устраивали, ибо они разрушали систему «сдержек и противовесов», которую, собственно, и представляет в своей идее «тетрархия».

Сколь поражает разноголосица в характеристиках, данных, например, Диоклетиану и Галлерию такими авторами, как Лактанций и Аврелий Виктор! Столь же поражает их полное единодушие в описаниях Максенция, которые свидетельствуют о нем, как человеке невероятно грубом и некультурном, невыносимом в общении и суеверном. Обычно с годами человек если не набирается ума, то хотя бы обретает некоторый опыт и научается сдерживать себя, скрывать перед людьми (насколько это возможно) свои дурные свойства. Однако в случае с Максенцием все происходило наоборот. Именно в юности он еще был приемлем в общении (понятно, что ему, лишь укреплявшемуся во власти, смертельно опасно было грубить и свирепому отцу, и скорым на расправу Диоклетиану и Галлерию), но с годами характер его стал совершенно несносным. Его эгоцентризм, нравственная распущенность, гордыня и завистливость при совершенной неспособности слышать советы и трезво смотреть на ситуацию достигли какой-то гротескной величины. Полководческих талантов, как оказалось, в нем вовсе не имелось. Он был совершенным рабом своих страстей и фобий, что при переменчивости настроений и при злобности нрава делало его смертельно опасным для окружающих.

Карфаген