Империя в поисках общего блага. Собственность в дореволюционной России

Конфликт между адептами «национального искусства» и владельцами произведений искусства был тем более свирепым и непримиримым, что подавляющее большинство памятников «старины» находилось в собственности у Православной церкви – в глазах экспертов воплощение консерватизма и враг просвещения. Помимо различий в культурном и политическом мировоззрении, искусствоведы и церковные власти (претендовавшие на представление интересов всех православных верующих) исповедовали разный подход к объектам, служившим предметом разногласий. Различие между взглядами экспертов и их соперников проявлялось не в противоречии между старым, «материалистическим» подходом собственника (церкви) и в высшей степени «духовным» отношением искусствоведов к тем же самым объектам и не в противоречии между религиозной привязанностью верующих к своим святыням и прагматическим и светским подходом специалистов. Анализ дебатов и конфликтов вокруг художественного и исторического достояния выявляет намного более сложную картину, в которой новые духовные и идеологические смыслы вещей вытесняют старые, не менее символические и духовные, при том что оценка материальной значимости также претерпевает изменения.

Как выразилась Лора Энгельштейн, искусство всегда современно[596]

, причем его современность выявляется посредством сопоставления с религиозными культами. Аналогичным образом и забота об историческом достоянии представляет собой типично современное явление, тоже порождающее современный культ вещей, противостоящий религиозному почитанию. Перемещение тех или иных объектов в виртуальную сферу достояния свидетельствует о признании их нового смысла и нового места в современной культуре. Как ни странно, критическое отношение к политическому и культурному прошлому нередко повышало ценность материальных остатков этого прошлого до статуса художественного и исторического памятника посредством его отчуждения и даже забвения. Неслучайно первые меры по охране памятников истории предпринимались в начале XVIII века, в период активной модернизации России (предметы предыдущей эпохи разом оказались как бы из другого мира). Отрицание ценности прошлого как образца для культурных и политических реформ подчеркивало инаковость тех физических форм, в которых старина находила свое воплощение[597]

. Аналогичным образом точка в тянувшихся годами дебатах о том, являются ли иконы произведениями искусства, была поставлена в 1918 году, когда большевики заявили о своем намерении сохранять шедевры искусства и памятники истории. Такое усиление значения религиозного искусства стало возможным благодаря отчуждению религии от политики. Более того, осуществленная большевиками светская «сакрализация» религиозного искусства в новом статусе «народного достояния» не касалась всех объектов, считавшихся памятниками до революции. При установлении новых критериев причисления к художественному общественному достоянию принципы, разработанные экспертами имперской эпохи, использовались лишь выборочно. Эстетическая ценность и идеологическая полезность объектов, подлежащих охране в Советском государстве (посредством национализации), свидетельствовали об изменении границ художественного и исторического достояния.

Задача моего анализа заключается в интерпретации этих сдвигов и поворотов, а также процессов наделения объектов новыми смыслами и новой ценностью (как духовной, так и материальной) посредством их перемещения в сферу художественного и исторического достояния. Сначала я разберу наиболее показательный пример: кампанию за сохранение религиозной архитектуры и искусства, начавшуюся в 1830‐х годах и достигшую кульминации в 1880–1900‐х. Эта кампания едва ли не более всего интересна тем, что объекты, ставшие яблоком раздора – церкви и иконы, – по определению считались чуждыми светской либеральной идеологии общественного достояния. Тем не менее в России рубежа веков религиозное искусство, «открытое заново»[598]

, стало инструментом и мобилизации общества, и его модернизации. Нивелируя сакральность русского религиозного искусства и повышая его эстетическую ценность посредством дискурсивного и юридического отчуждения имущества церквей, адепты движения за охрану памятников стремились к созданию культурного фундамента, общего и для народа, и для элиты. Они устанавливали новые правила обращения со святыми образами и церквями, шедшие вразрез с вековыми традициями, точно так же как пытались установить «верные» правила иконописи[599]. В риторическом плане эта кампания опиралась на противопоставление локальных интересов прихожан и церкви, с одной стороны, и публичных потребностей нации, с другой, архаического идолопоклонства верующих и высшего, современного, всеохватывающего смысла искусства. Из-за этой борьбы с владельцем религиозных объектов – Православной церковью – эксперты вступили в конфликт не только с духовными властями, но и с местными общинами и, что более важно, с правительством, которое не приветствовало их деятельность.