– Бушетт, сука, заткнись! – зарычал я на него.
Мы оседлали лошадей, и Сирша повела нас через мглу. Снова повалил снег; протаскавшись по лесам еще два дня, мы наконец вышли на раскисшую северную дорогу, что извилисто вела в Оссвей. Кругом раскинулись грязные, заросшие грибами холмы, на которых некогда зеленели луга. Впереди пятном маячила еще одна мертвая роща. У перекрестка нам попалась обсиженная воронами клетка на столбе: она поскрипывала на кусачем ветру, а на ржавеющем металле было выведено слово «ведьма». Рафа с Хлоей осенили себя колесным знамением, а Диор посмотрел на клетку, крепко стиснув зубы.
Внутри лежали останки старухи.
Любой, кто сумеет интересно рассказать о том, как отряд целыми милями молча тащится по дороге, – рассказчик получше моего. Сирша с Фебой зашли вперед, разведывая путь. Остальные ехали, сгорбившись в седлах. Рафа щурился на потрепанный томик Писания, теребя в пальцах знак колеса. Я таращился в свою старую карту, Беллами дрочил свой деревянный хер, а Диор болтал с ним о том и этом. Погода была просто отвратительной, но перед отъездом из развалин охотничьей хижины я успел растолочь кровь птенца. Так что бандольер у меня был нагружен десятком доз первосортного санктуса, и я радовался, как свинья в дерьме.
Беженцы попались нам через пять дней.
Сперва мы увидели бредущую навстречу жалкую горстку, но потом я разглядел сквозь снегопад целую колонну. Их были сотни: они тащили ручные тележки, нагруженные остатками покинутой жизни, и несли за спинами маленьких детей. Я даже заметил среди них уставшего от жизни ослика – печального и отощавшего. Колонна прошла мимо, молча, – и даже когда отец Рафа окликнул их, они продолжали брести по щиколотку в грязном снегу, точно призраки.
– Твою Богу душу мать… – прошептал Диор.
– Не богохульствуй, Диор, – тихо упрекнула его Хлоя.
– Откуда их столько?
– Это оссийцы, – ответил я, кивнув на килты. – Далеко на западе отсюда есть деревня под названием Валестунн. На север есть деревня покрупнее, Винфэл…
– Габриэль де Леон?
Услышав свое имя, я удивленно моргнул и стал озираться в поисках окликнувшего меня. И там, среди беженцев, разглядел замызганного человека лет тридцати, у которого на плечах сидела светловолосая девочка. Он был высок, сед, а из-за грязи на лице на меня смотрели ярко-голубые глаза.
– Мученики и Дева-Матерь, энто ж ты!
Пока я хмурился, пытаясь вспомнить лицо этого человека, он двинулся ко мне и протянул ладонь. Сдвинув треуголку на затылок, я соскользнул с седла в снег и пожал ему предплечье. Рука у него была – кожа да кости, а вот пожатие оказалось стальным.
– Ты меня уж не упомнишь, – сказал он. – Но мы вместе бились под Трюрбале. Я был молотобойцем в отряде леди а Кинн в тот день, когда ты освободил…
– Лахлунн, – вспомнил я, щелкнув пальцами. – Лахлунн а Кинн.
– Точно ж! – Он удивленно моргнул и глянул на девочку, сидевшую у него на плечах. – Видала, кроха? Сам Черный Лев припомнил твого старого папку!
– Рад снова встретить тебя,
– А, – вздохнул он. – Когда беда миновала, пытался честно зарабатывать. Просрал ходулю-то. – Он тростью постучал себя по ноге. – Грибным фермером заделался, ага… Но прошлой зимой Дивоки взяли Дун-Кинн, а когда замок пал, жизни не стало. Вот, ковыляем за Юмдир, в Зюдхейм, пока зимосерд не врезал.
Я мрачно кивнул и выдавил улыбку для девочки.
– А кто эта кроха-рубака?
– Эшлинг. – Он потрепал девочку по щеке. – Скажи привет, цветочек.
Девочка так сильно опустила голову, что волосы упали ей на лицо.
– А, извини, Лев. Стесняшка она.
– Светлой зари, мадемуазель Эшлинг. – Я взял ее за пухлую ручку и поцеловал в ямочки на месте костяшек. – Этот старый страшный тролль украл тебя у фей? Или ты просто пошла в красавицу маму?
Девочка понурилась, а улыбка спала с лица ее отца, как разбитая маска. Я мгновенно сообразил, в чем дело, хотя они и слова не сказали. Тысячу раз, за тысячи миль отсюда – и, казалось, тысячу жизней назад – я слышал похожий рассказ.
– Соболезную, а Кинн, – пробормотал я, – твоей потере.
Мужчина харкнул, протер грязные глаза, а потом оглядел наш отряд: Рафа с Хлоей осенили себя колесным знамением, а Диор холодно смотрел в ответ.
– Прошел слушок, будто б ты мертв, Лев.
– Не вышло.
– Куда едете?
– К реке Вольта.
– На север? – Мужчина выгнул бровь. – Да там же ж нет ниче, токмо развалины да порченые, Угодник. А на западе и того хужее. Мы вот из Валестунна идем, для него надежды нет. Когда пал замок, порченые слетелись туды, как мухи на говно.
– Порченые… А есть владыка крови, который их ведет?
– Нет. То местные, оборванцы. Владыки Дивок нынче на запад поглядывают, двинули на Дун-Мэргенн. Но ты ж сам знаешь, каково энто: нежить сволочная и без водителя по округе шастает, в стаи сбивается. Их там десятки. Кого убьют – почитай, сам восстанет мертвяком гнилым. Лучше уж двигать на юг, пока морозы не врезали. Грят, там лучшее.
– Слегка, – кивнул я. – Только в сторону заката далеко не забредайте. Все, что к западу от Суль-Адаира, нынче под Честейнами.
– Благая Дева-Матерь, – прошептал он.