Империя вампиров

– Темные деньки, – кивнул я. – А ночи еще темнее.

– Но все же ж, раз Черный Лев снова на коне, все наладится. – Лахлунн просиял и хлопнул меня по плечу. – Знаешь, я тот день в Трюрбале по сию пору вспоминаю. Самый славный день в моей жизни. Ты там был словно длань Вседержителя. Голый по пояс, весь в крови… Прям как в старых легендах. Серебро все поле брани озаряло. Я охренел знатно. – Он покачал головой; глаза у него так и сияли. – Я потом младшенького в твою честь назвал: Габриэль.

– Это честь для меня, mon ami. – Я улыбнулся, приложив ладонь к сердцу. – И где же молодой ле…

Я не договорил, видя, что мужчина понурил голову, а девочка смотрела на меня со слезами на глазах. И эту историю я тоже хорошо знал. Не дыша, я пожал Лахлунну руку и похлопал его по плечу, хотя делу это, сука, не помогло бы.

– Безопасной дороги, а Кинн.

– Езжай с Богом, Угодник.

Мы провожали толпу, несущую за спиной скарб – остатки прежней жизни – и бредущую на свет, который уже готов был погаснуть. Я посмотрел на Диора, кривясь от презрения к его тщетным надеждам: эту тьму не окончила бы никакая волшебная серебряная пуля, божественное пророчество или, сука, священная чаша. Здесь и сейчас окружало нас, и оно же станет вечным будущим. И если бы я этого сопляка не выбрал на роль наживки для Дантона, то надавал бы ногой по роже так, что он потом срал бы зубами.

– Все еще хочешь ехать на север, mon amie? – спросил я у Хлои.

– Один капитан, Габи. – Она посмотрела мне в глаза. – Один курс.

Я кивнул и глянул на сгущающуюся впереди мглу.

– Как угодно.

V. Сложно обрести

– Буря настигла нас, как удар молота, двумя дня позднее. С севера с воплем налетел ветер, снежные хлопья секли, будто ножи, и я отчасти надеялся, что Лахлунн и Эшлинг а Кинн успели найти теплое местечко, где преклонить голову, но вообще, конечно же, и сам боялся околеть.

Габриэль потянулся к бутылке, чтобы заново наполнить бокал, и взглянул на Жан-Франсуа.

– Ты хоть помнишь, каково это – мерзнуть, а, холоднокровка?

Вампир немного помолчал. На фарфоровом лбу у него залегла крохотная морщинка.

– Я так понимаю, это очередная твоя неудачная попытка сострить, Угодник? Возможно, тебе лучше держаться шуточек про проституток. С ними ты хотя бы на своем поле.

– Я говорю о настоящем холоде, – сказал Габриэль. – Не о том, что в могиле, а о том, что загоняет тебя в нее. Когда не гнутся онемевшие пальцы, когда обручальное кольцо – как ледышка, и больно дышать. Вот о каком холоде речь.

Историк склонил голову набок и погладил бледными пальцами эмблему Честейнов, процитировав девиз клана:

– Беды червей волков не заботят.

Габриэль сделал большой глоток вина.

– Не скучаешь?

– По чему? По тщетности построения жизни, которая однажды пойдет прахом?

– По мягкой подушке после тяжелого дня в трудах. По улыбке в глазах дочери, когда появляешься на пороге. По радости в объятиях возлюбленной.

– Возлюбленной, которая состарится и увянет, тогда как я останусь неизменным? – Жан-Франсуа изобразил холодную и слабую улыбку. – Если только я ее не убью, разумеется. Молиться Богу и ангелу Фортуне, чтобы возлюбленная восстала целой и прекрасной, а не гниющей мерзостью? Или чтобы вовсе осталась мертва? – Вампир покачал головой. – Любовь – блажь для смертных, Угодник.

– Похоже на слова умудренного опытом.

– Муки пустого желудка, или переполненного мочевого пузыря, или от холодного очага. – Историк взмахнул рукой; на глаза ему упал золотистый локон. – Плоть, Угодник. Это все слабости плоти, а меня ни одна смертная боль не трогает. Ни один грех плоти не сравнится с моментом, когда молодая и горячая кровь бархатисто и густо разливается во рту. Подлый вор, время, уже не явится за моей красотой. И когда храм твоего тела, де Леон, сгниет и станет добычей червей, когда твои ребра станут их стропилами, а чрево – бальной залой, я останусь точно таким, какой я сейчас. Я неизменен. Вечен. И ты еще спрашиваешь, скучаю ли я по былому?

Габриэль с улыбкой поднял бокал.

– Поверь, вампир, вечно не длится ничего.

– Мое терпение – точно. – Жан-Франсуа постучал пером по странице. – Буря.

– Буря. – Габриэль со вздохом потянулся.

Было холодно, как в одинокой постели. С каждым годом зимы становились все суровее, и оттепели не успевали сменять их. Но я засиделся на юге в Зюдхейме, где все еще теплилась весна, и вот теперь, ссутулившись в седле и пряча руки под мышками, скучал по теплу и уюту. Поэтому, когда Хлоя сказала мне, перекрикивая воющий ветер: «Габи, больше так нельзя!», я с облегчением выдохнул облачко пара.

– Знаю! – Я мотнул головой в сторону бледных холмов. – Кажется, Винфэл всего в нескольких милях к северо-западу отсюда! Можем срезать через проселок и будем там через несколько часов!

– Дорогу знаешь? – прокричал Беллами.

– Мы знаем!

Из-за ослепительного снега возникла Сирша, обернувшая лицо волчьей шкурой. Рядом с ней кралась Феба: брови и усы у нее заиндевели.

– Так ведите же нас, прекрасная мадемуазель! – ответил Беллами. – Куда бы ты ни ступила, всюду за тобой воспо…

– Бушетт, сука, молчи!