Империя вампиров

Рафа кивнул, осеняя себя колесным знамением.

– Слава Господу милосердному.

Не успевая жевать, мальчишка жадно проглотил еще кусок и поглядел на меня.

– А что имел в виду тот солдат, сказав, будто свет твоей веры серебром омывал поле брани?

– О, это эгида, – улыбнулся Беллами. – Священная магия, благодаря которой угодники-среброносцы получили свое имя и славу, Диор. Видишь татуировки на руках Черного Льва? Эти рисунки покрывают почти все его тело. В битве они служат проводником веры в Господа нашего Небесного.

Брови мальчишки взлетели под самый скальп.

– То есть ты… бьешься… голым?

– Не совсем, – улыбнулась Хлоя. – В Ордене это называется «облачиться в серебро».

Беллами кивнул, блестя глазами.

– Сегодня, когда шевалье станет биться, эгида на нем зажжется тысячей факелов. Говорят, при осаде Тууве Черный Лев сиял, как…

– Бушетт, сука, молчи, – прорычал я. – Святая вода, которую мы запасли в бутылках, будет жечь тварей лучше кислоты. Убить не убьет, но хоть немного ослабит. Если пиявки прорвутся за забор, огонь прожарит их не хуже, чем триппер – хер жиголо. Так что если у вас нет серебряного оружия, факел – лучшая ему замена.

Рафа коснулся колеса у себя на шее и посмотрел на семиконечную звезду у Хлои.

– Я знаю другое оружие, Угодник. Никакой огонь с верой не сравнится.

– Может, тогда помолишься ангелу-другому? Вдруг соизволят явиться?

Старик взглянул на меня поверх очков, и в его глазах блеснул огонек.

– Думаю, Бог и так послал нам достаточно ангелов, mon ami. Но я все же помолюсь, чтобы Он приглядел за нами этой ночью.

– Какой в этом смысл, священник?

Рафа удивленно моргнул:

– Смысл в…

– В молитве, oui.

Старик посмотрел на меня так, будто я спросил, какой смысл в дыхании.

– Я…

– Два солдата стоят на поле брани, – сказал я. – Оба верят, что Бог на их стороне. Оба молят своего Господа и Спасителя, дабы те сокрушили врага, да еще Деву-Матерь, чтобы та уберегла их от любого вреда. Но один из них точно умрет. Один из них просирает время. Или может – может быть, – она оба тратят его попусту?

Священник нахмурился.

– Вряд ли Господь встанет на сторону нежити.

– Ты не понял смысла, старик. «Все аки на земле, так и на небе – деяние длани Моей…»

– «…а все деяния длани Моей происходят из замысла Моего».

– Думаешь, беженцы, которые попались нам на пути, не молились от всего сердца о том, чтобы уцелели их дома? Думаешь, Лахлунн а Кинн не молился, чтобы жена и его сын остались живы? Видишь ли, все эта херня о божественном замысле – просто говенный товар, который тебе сбывают с кафедры торговцы в рясах, когда дела идут вразнос. Предварительно пустив по рядам чашу для подаяний. Когда урожай гибнет, когда рак пухнет или когда не сбывается то, о чем ты молился, они предлагают тебе такое вот утешение: на все воля Божья, говорят они. Это часть Его замысла.

Правда, они не говорят вот о чем: если у Него есть план, то зачем тогда вообще молиться? Если воля Его – непреложная истина, то Он поступит по-своему, невзирая ни на какие мольбы. И вообрази, всего на мгновение, какую наглость надо иметь, чтобы вообще просить Его о чем-то. Вот ведь, сука, эго должно быть, раз ты думаешь, будто бы это все – для тебя. А вдруг ты просишь Его о том, на что нет Его воли? Может, Ему изменить Свой замысел? Ради тебя? Вот в этом-то и загвоздка. И гениальность. Молитва сбылась? Ура! Бог тебя, сука, любит. Молитва осталась без ответа? – Я щелкнул пальцами. – Так это просто в Его план не входило.

Под встревоженным взглядом Хлои я набил трубку санктусом.

– Я помогал небесам обетованным, священник. Прочел Писание от корки до корки, пел, прославляя имя Его, и вот что я тебе скажу наверняка: одна ладонь, сжимающая меч, стоит тьмы ладоней, сцепленных в молитве.

– «Не достать древу ветвями небес, – процитировал Рафа, – ежели корнями оно в преисподнюю не уйдет. А мы…»

– Хлоя!

Священник умолк, когда в дверь, выпучив глаза, ворвалась рубака.

– Сирша? – Хлоя вскочила на ноги. – В чем дело?

– Феба вернулась. – Девица вытряхнула снег из косиц и потопала ногами. – Десять минут – и порченые здеся будут. Только их уж не десяток.

Диор, побледнев, встал.

– Так их… больше?

Рубака взвесила в руках топор и мрачно кивнула.

– Полсотни. Самое меньшее.

– Полсотни порченых… – тихо повторила Хлоя. – А нас всего семеро.

Беллами округлившимися глазами оглядел зал.

– Боже мой.

Я чиркнул огнивом и, хихикнув, посмотрел в глаза священнику.

– Точно не хочешь помолиться этим своим ангелочкам, старик?

VII. Битва за винфэл

– Больше всего пугает тишина.

Холоднокровки не дышат, а значит, и попусту не болтают. Если же тебе попадется вампир, мозги у которого успели сгнить до обращения, то и в башке у него все мысли про голод и жрачку. Да, есть разные степени гнили: холоднокровка, который пролежал, разбухая, в канаве дня два, еще может что-то помнить и говорить, зато чудовище, с неделю пробывшее в неглубокой могиле, – это сплошные инстинкты. И если некоторые порченые еще бормочут какие-то подобия слов или вопят, если их ранить, то большинство уже и не помнят даже, как дышать.