Империя вампиров

– Прямой потомок сына Божьего, – тихо проговорил Рафа. – Но не прошло и года, как ее мать погибла. Опасаясь преследования, покровители Эсан переправили ее в Тальгост. В конце концов девочка обзавелась собственным потомством, а божественность в крови потомков Спасителя проявлялась часто. Правда, свое происхождение они прятали. Потом они основали династию и в конце концов подняли восстание против самого императора. Заявили свое право на Пятисложный трон.

– Ересь Аавсенкта… – пробормотал я.

– Так ее назвал понтифик Единой веры, – сказала Хлоя. – Мысль о том, что Спаситель имел смертную возлюбленную, объявили святотатственной, а потомков Эсан – богохульниками. Последовала чистка, и весь их род извели – по иронии судьбы та самая церковь, основать которую помогла их прародительница Мишон.

– Все записи о них удалили из церковных архивов, – продолжил Рафа. – Остались жалкие крохи. Родословная Эсан почти исчезла, утратив практически всякое знание о самой себе. Кровь истончилась. Род практически прервался.

– Практически.

Хлоя взглянула на Диора, силуэтом стоявшего на фоне пламени.

– Падающая звезда, которую мы видели… Она ознаменовала рождение Диора. Мы с Рафой искали больше года, перебирали рассказы о магии, ведовстве, чародействе. Мы уже почти отчаялись, когда вдруг услышали о мальчике, чья кровь творит чудеса. Даже возвращает людей, стоящих на пороге смерти.

– Твою Богу душу мать, – выдохнул я.

– Не богохульствуй, – слабо улыбнулась Хлоя.

– Хочешь сказать, что вот этот мелкий, тощий выпердыш…

– …последний известный отпрыск рода Эсан. Диор не то чтобы знает, где искать Грааль. Он и есть Грааль. Чаша с кровью Спасителя.

– Из чаши священной изливается свет, – процитировал Рафа.

– И верные руки избавляют от бед, – пробормотал Беллами.

– Перед святыми давший обет, – прошептала Хлоя.

Диор посмотрел мне в газа и пожал плечами.

– Один человек вернет небу цвет.

В тишине было слышно только, как потрескивают дрова в очаге. Чувствуя стучащую кровь в висках, я оглядел комнату. Все это напоминало полнейшее безумие. Холод будто просочился мне в грудь, и я встал – да так резко, что Сирша даже вскинула секиру и стиснула зубы. Хлоя смотрела на меня, вытаращив глаза, а Рафа запустил руку в рукав. Однако я просто пересек комнату и, проведя рукой по волосам, уставился на мальчишку, на этот бледный потек птичьего дерьма в краденом кафтане и стоптанных сапогах. Ну какое из него спасение человечества? Вот только я, сука, собственными глазами видел, как чудовища загорелись, едва вкусив его крови, как он своими обагренными руками вытащил Рафу и Беллами чуть ли не с того света. Если выпить крови древнего вампира, это может исцелить раны, столь же тяжелые, какие получили те двое, но Диор был живым мальчишкой.

«Как такое может быть?» – думал я.

Как такое может быть?

Я медленно приблизился к Диору почти вплотную, а тот молча, не моргая, смотрел на меня в ответ. Я чувствовал, что за спиной у меня встала Сирша, а Беллами потянулся к клинку. Но я лишь взялся за бутылку водки, стоявшую рядом с мальчишкой. Сделал глоток, второй, третий, четвертый, у меня заслезились глаза, и все поплыло. Бросив потом пустую бутылку в огонь, я сказал самое умное, что пришло в голову:

– Ну, шило мне в рыло…

IX. Два слова

– Габриэль.

Я распахнул глаза, и в темноте мои зрачки расширились. В животе словно билась птичка со сломанным крылом. На один сладостный миг мне показалось, что я снова лежу в нашей кровати, дома. Через коридор доносится мерное дыхание дочери, в окно скребутся ветви платана. Тишь и благодать, за которые я попытался схватиться, крепко зажмурившись и стараясь не смотреть в глаза правде.

Но вот я ощутил запах тлена, слабый душок свежей крови, застарелой плесени и крыс. Из коридора доносился тихий голос Диора – мальчишка постанывал во сне, а в окно шелковисто, тихо скреблась…

– Габриэль.

Я сел в кровати и увидел ее: она парила, бездыханная, в ночи за окном. Волосы – чернейший бархат, овал лица – разбитое сердце. Кожа бледная, как кости давно забытых королев под могильным холмом. В ее глазах я видел ответ на все вопросы, желания и страхи, какие мне были знакомы, и вот она прижалась к стеклу – ладонями, губами, грудью. Подчеркнутые тенью, ее плавные изгибы так и манили. И тихо, как сон, из которого она меня выкрала, она шепнула:

– Впусти меня.

Я отбросил меха и встал босыми ногами на твердые половицы, голый по пояс в холоде комнаты. Серебряное кольцо свинцом оттягивало палец. Она следила за моими движениями, точно волк на охоте, и покачивалась, то отдаляясь в лобзаемую снегом тьму, то снова подлетая и крепче вжимаясь в стекло. Скользя ногтями по бедрам и вонзая их в мягкие округлости плеч, проводила по рукам и – уже красными, сочащимися – скреблась в стекло. Глядя мне в глаза, она прикусила губу, на которой вспухла темная жемчужина соблазна.

– Впусти меня, мой лев.