Империя вампиров

– Тебе тогда было шестнадцать.

– И что?

– Мне сейчас шестнадцать, и самое большее, к чему я руку приложила, это м… – Девица глянула себе ниже пояса и со вздохом добавила: – Думаю, шутки про члены уже немного неуместны.

– Мальчишки постоянно их откалывают. – Я пожал плечами. – Это хороший способ маскировки.

– Я заметила.

– Вот только зачем?

– Что?

– Притворяться мальчишкой.

Диор глянула на мои татуированные пальцы.

– Сколько лет твоей дочке, герой?

Я присмотрелся к этой странной девице. Она хоть и не притворялась больше мальчишкой, но прежний норов сохранила: уличное детство в канавах закалило ее, придало остроты. Лишило страха. Подарило заносчивость.

– А что?

– Она младше меня?

Я медленно кивнул.

– Ей почти двенадцать.

– Ну, тогда она тоже скоро начнет замечать. В отличие от тебя. Большинство папаш скорее небо на землю обрушит, чем захочет увидеть, как их дочери взрослеют. Но, готова спорить, ее мама уже заметила это. Она знает, что мир творит с девочками.

– Уж поверь, девочка, никто так не теряет сон из-за этого, как отцы.

– Будь это правдой, ты бы не спросил, с чего это я стала рядиться парнем.

Диор подергала за края висевшее у нее на плечах заношенное кожаное пальто и со вздохом напомнила:

– Ты порвал мой волшебный кафтан, герой.

– Из-за этого кафтана тебя чуть не прикончили. Снова. И магии в нем было не больше, чем в поросячьей жопе.

– Ты не прав. – Она покачала головой, глядя на меня сквозь пламя. – О, он не сдержал бы удара зачарованным клинком, не позволил бы мне странствовать по разным мирам или совершить еще что-нибудь этакое, о чем пропел бы наш бедняга Бэл. – Тут она повесила голову и принялась ковыряться в обгрызенных ногтях. – Хочешь знать, на что был способен этот кафтан?

– Хочу, не хочу… ты все равно расскажешь, мне кажется.

– В нем я могла ходить по темным улочкам, не озираясь по сторонам. В нем я могла войти куда угодно, и никто не ел меня глазами. В нем я могла говорить громко, и надо мной не смялись, а если кто начинал распускать грязные лапы, то я могла пригрозить расправой. В нем я могла делать все, в чем уже отказано твоей дочери, а ведь она начинает понимать, что именно этот мир творит с девушками.

Диор со вздохом убрала со лба пепельно-белые волосы.

– Я любила этот кафтан.

– А кто-то распускал лапы? – тихо спросил я.

Ее взгляд сделался алмазно-твердым.

– Моей маме нравились плохие мужчины.

– Моей тоже, – грустно улыбнулся я.

Диор немного смягчилась, ее лед слегка подтаял.

– Моя, насколько я знаю, вампиров в дом не приводила. Так что твоя мою, выходит, уделала.

– Вы были похожи?

– Ни капельки, – прорычала Диор.

– Я про… Эсан. Род Грааля. Ее кровь…

– Ты имеешь в виду, умела ли моя мама исцелять? – Диор злобно сплюнула в костер. – Если и так, она об этом не знала. Иначе стала бы разливать свою кровь по бутылкам и продавать, как продавала всю себя без остатка.

– Она была куртизанкой?

– Она пристрастилась к опиуму. И выпивке. Хочешь называть матерью женщину, которая продается за то, чтобы потакать пристрастию, а дочь морит голодом так, что та идет в куртизанки, то как знаешь. Я ее называла словом попроще.

– А твой папа?

Девица молча пожала плечами и показала мне папаш.

Она не знала, кто ее отец, и это нас с ней тоже роднило.

– Что стало с твоей мама?

– А что бывает с наркоманами, герой?

– Плохо кончила?

– Даже хуже.

Диор посмотрела огонь и под треск хвороста тихо продолжила:

– Ближе к концу она стала похожа на призрак: серая кожа, выпавшие зубы. Не мертвая, но и не живая. При этом из рабства так и не вырвалась. Вот такому богу она молилась. Такого дьявола винила в бедах. Ей не хватало ума понять, что они – это одно и то же.

Как-то я пропала из дому на несколько дней. К тому времени я привыкла заботиться о себе. Подружилась кое с кем. Однажды решила проведать мама. Захожу в дом, а она на полу у кровати лежит, глаза закатила. Я сразу подумала о худшем: знала, что привычка в конце концов убьет ее. Но губы у нее еще шевелились, и я решила, что ей, может быть, снится сон. Потрясла ее за плечо, и тут изо рта у нее выскочила крыса.

У меня мучительно скрутило живот.

– Благая Дева-Матерь…

Диор покачала головой и глубоко вздохнула.

– Эта хрень снится мне почти каждую ночь.

– Сколько тебе тогда было?

– Лет двенадцать. Потом были улицы Лашаама. – Диор откинула челку с глаз, и к ней вернулась прежняя заносчивость. – Украденный кафтан. Стрижка ржавым ножом. Так было проще. Не легко, но проще. Улица парней имеет не так, как девочек.

– Соболезную.

– Правда?

– Ну разумеется, – рассердился я. – Я, конечно, сволочь, но не чудовище.

Диор порылась в карманах моего пальто и достала серебряную трубку.

– Тогда тебе надо выбросить эту штуковину в речку, герой. Вернуться к семье: поцеловать жену, обнять дочурку и пообещать больше никуда не отлучаться.

– И бросить тебя?

– Все же бросают.

В словах Диор слышалось не сожаление. Скорее, гнев. Ей вообще, похоже, было не свойственно лелеять скорбь. Однако тут на нее снизошел покой, мягкий, как тень. Когда я попытался припомнить себя в ее годы, то понял, что она сейчас куда старше меня в шестнадцать лет.