Иная судьба. Книга II

— Точно так, ваша милость. По его словам — он видел, как некая женщина средних лет продала золотую безделушку известному в узких кругах перекупщику. Гуго Рвач — таково имя злодея — польстился на двойную выгоду: проследил сперва за женщиной и придушил в подворотне. Деньги, конечно, забрал. А затем вернулся, дождался ночи, забрался в дом к перекупщику, где и его порешил. Только далеко не ушёл, тут такой казус случился… Кошка в него вцепилась: увидела мёртвого хозяина, а рядом убийцу, который уже в сундук за добром залез, да как вцепится прямо в морд… в лицо. Тот так орал, что ближайший патруль прибежал, скрутил да к нам доставил. Со всем, что в карманах было, да уже без глаза. Вытек один глаз.

— А кошка? — неожиданно заинтересовался капитан. — Цела?

— А что — кошка? Божья тварь, своего кормильца защищала. Злодея изувечила, а как патруль его на мушку взял — мяукнула и удрала прочь. Кто ж с ней связываться будет…

— Приговорили?

— Гуго? — На миг писарь поотстал, пропуская капитана в широкую дверь на выходе из тюремного коридора. — Повесили его вчера в полдень. Малость оклемался, место показал, где женщину придушил, да сразу его и вздёрнули, долго ждать не стали. И не помогло, что чуть живую нашли, грехов за ним, душегубом, слишком много оказалось…

Занёсший было ногу на подножку кареты, капитан даже обернулся.

— Да что вы говорите? Живую? Что за душегуб, что с женской шейкой не справился?

— Сильно пьян был, ваша милость. За горло схватил — та, видать, обмякла, захрипела, а Гуго и решил, что готово дело. Сразу обшаривать кинулся, деньги искать. Но хрящ-то он ей горловой повредил, говорить женщина пока не может. Её в больницу для бедных свезли да попросили приходящих монашек присмотреть особо. Докторус сказал — через неделю-другую заговорит.

Капитан только головой покачал.

— Живучая… — И добавил непонятно: — Может, оно и к лучшему, какая-никакая, а всё же мать… Глядишь, поумнеет. Однако садитесь, милейший. И вот ещё вопрос, уже касательно вас лично: вы дворянин?

— В третьем поколении, ваша милость. — Франциск Бомарше деликатно присел на край обтянутого атласом сиденья. — Но жизненные обстоятельства принудили меня поступить на государственную службу, и я счёл её меньшим бедствием, чем прозябанием в нищете или в качестве приживала у богатых родственников.

— Похвально… Стало быть, наука танцев вам хоть немного, но знакома?

— Э-э… Надо будет — подучусь, господин капитан.

— Вы мне всё больше нравитесь, Бомарше. А как насчёт владения османским языком?

— Надо будет…

— Я в вас не ошибся. — Винсент Модильяни стукнул в окошко кучеру. — Трогай!.. Надо, Бомарше. Надо.

* * *

Боже ж ты мой, Марта уже боялась этих занятий, этих танцев, этого утомительного «Раз-и, два-и, три-и, четыре-и; шаг одинарный, ещё, шаг двойной, обход зала, поворот, плие, бранль, шлейф держим изящно, будто павлиний хвост, не забываем реверанс”… Да ещё представить, что на боку у кавалера — настоящая шпага, которую ни в коем случае нельзя зацепить подолом. Он-то, кавалер, привычный, а Марта такая неуклюжая: вчера, когда капитан с секретарём и впрямь пришли при шпагах, как полагалось, ибо павану танцуют при полном параде, даже в плащах и шляпах — Марта несколько раз цепляла платьем капитанский клинок, стыдно до слёз… Даже у Фатимы всё получалось: после получаса занятий османочка прошла тур по залу так изящно, и вместе с тем — величаво, что даже сдержанный Фуке несколько раз прихлопнул в ладоши, одобряя. Фатима же раскраснелась от удовольствия, и с благодарностью поглядывала на своего партнёра, который, хоть и был ей, рослой красавице, по плечо, но вёл её по залу с таким достоинством, что казался и ростом выше, и собой хоть куда, хоть и не герцог, но какой-нибудь барон или даже маркиз. Как ни билась Доротея, натаскивая ученицу в простом, хоть и торжественном танце, как ни заучивали они движения — ничего не выходило. На Марту накатывало оцепенение: руки и ноги становились деревянными, спина стыла в неестественной прямизне, и отчего-то начинало сводить пальцы на ногах, просто-таки скрючивать. Да она назубок знала все эти движения, повороты, поклоны и кивки, мысленно могла десяток раз пройтись туда и обратно вдоль зеркальной стены, в притворной стыдливости чуть отвернувшись от кавалера, как полагается, и выступать величаво, будто пава… Но стоило ей услышать: Раз-и, два-и, три-и, четыре-и — и всё летело в тартарары, и тело становилось непослушным, словно налитым свинцом. Хорошо, что Жильберт пока не присутствовал на занятиях — был на каких-то переговорах, но он собирался посетить танцзал на днях, и Марта ожидала этого момента с ужасом, понимая, что подведёт своего герцога. Несмотря на заверения мэра Фуке, что все её неуклюжести и косолапости вызваны необоснованным страхом, от которого поможет сильный амулет, который вот-вот будет готов, несмотря на лошадиные дозы успокоительного отвара, коими пичкал её сердобольный доктор Поль, несмотря на советы, примеры, прохождения «вместе и за руку» с капитаном, секретарём, помощником господина Суммира — всё было тщетно.