Иная судьба. Книга II

До бала оставалась неделя. Уже шились несколько платьев — и для Марты, и для Доротеи, и для Фатимы, уже обсуждалось меню праздничного обеда в ратуше, и что именно герцог отошлёт к столу со своих погребов и угодий; уже наизусть были выучены приветственные фразы, отрабатывались улыбки и поклоны — от лёгкого приветственного кивка до глубокого парадного реверанса, на всякий случай, ибо, по словам герцога, «весьма вероятно присутствие на балу очень важной персоны» инкогтино… нет, инкогнито, под чужим именем, но очень важной, которую нужно приветствовать не как всех… Марта не очень поняла, но доверилась старшей «тётушке», которая, вспоминая привычки и обычаи своей первой молодости, невольно сама хорошела и молодела на глазах, несмотря на почти бессонные ночи и загруженные воспитательной работой дни.

В конце концов, решительно заявила недавно её наставница, мы всегда можем сослаться на твоё нездоровье. Придётся, конечно, изобразить бледность и показать гостям, что ты держишься изо всех сил, так что ни о каких танцах не может быть и речи… Но на откровенный обман Марте идти не хотелось. Было стыдно. Да неужели она и впрямь столь немощна, что подведёт своего Жиля! Да и скажут в народе: эх, что-то квёлая у нас герцогиня, квёлая для бледная, да тощая — тела нет совсем, ни ступить, не сплясать не может, куда ж ей ещё и родить… А не оженить ли герцога на другой, здоровой да крепкой?

Марта уже знала, о чём шепчутся за её спиной в храме. Очень уж всем хотелось от неё наследника для Галлии.

И поэтому никак нельзя было сказаться больной. Никак.

А потому — к танцевальному залу, украшенному зеркалами, самому красивому не только в Эстре, но и во всей провинции, уже сейчас сияющему — не от свечей, а от солнечных лучей, многократно отражаемых — она шла сейчас со страхом и вновь зарождающим оцепенением во всём теле. Вот опять начнётся. Вот опять…

Она уже привыкла за несколько дней ре-пе-ти-ций, как называла их занятия Доротея, к установленному порядку: дамы и кавалеры вытраивались в пары перед закрытыми дверьми, а затем под первые звуки кларнета, гобоя и тамбурина медленно и величаво (вроде бы) вступали в зал. Ага, это полагалось — медленно и величаво, а на самом деле — её светлость еле-еле переступала деревянными ногами, боясь то ли споткнуться, то ли растянуться на натёртом до блеска паркете. Отчего-то Марте сразу начинало казаться, что на ней — не пышный наряд знатной дамы, а старенькая посконная рубаха, застиранная до дыр, и грубые деревянные сабо, громко стучащие в пол.

Она обречённо сжала руку капитана Винсента.

— Не торопитесь, — вдруг негромко сказал за её спиной мэтр Фуке, кавалер Доротеи. — Подождите немного. Я позволил себе внести некоторые дополнения в наш обычный распорядок.

Сердечко Марты болезненно ёкнуло. Что ещё придумал этот неулыбчивый человек? Все несколько совместных уроков он не спускал с молодой герцогини глаз, хоть это и не мешало ему быть образцовым партнёром для своей дамы; но взгляд его, сверлящий, давящий Марта чувствовала на себе постоянно. Живости и раскованности ей это, разумеется, не прибавляло.

Вздохнув, она пристроила руки в позиции для предстоящего приветственного реверанса и настроилась: подхватить верхнюю лёгкую юбку, завести ногу назад, плавно присесть…

Ушей коснулся чистый нежный звук.

За дверьми зала пропел ангел, и голос его отразился в зеркалах и усилился многажды, зазвенев прекраснейшим хором и отозвавшись в душе сладкой гармонией. И ещё один глас добавился, уже иной, похожий на пастушью свирель, но нежнее, и ещё — похожий на уже знакомый кларнет, и ещё — почти такой, как самый первый, но ниже, басистее, словно изначально небесную песнь затянули девушки, а вот сейчас подхватили мужчины. Не осознавая, что она делает, Марта улыбнулась. Сморгнув слёзы, проступившие от невольного благоговения, вслушалась…

И под знакомые, но неизмеримо более прекрасные, чем слышанные ранее, звуки паваны, легко и изящно опустилась в церемониальном реверансе и приняла положенный танцевальным уставом поцелуй в щёку. Словно сами собой распахнулись двери. Свет пролился на вступающие в зал пары, свет — и неслыханная ранее музыка, вытесняющая прежние глупые страхи и скованность. Марта легко скользнула навстречу музыке и свету — не как пава, которую раньше и видеть не видывала, а как лёгкая лодочка по тихой доброй воде, как кленовый лист, занесённый ветром на зеркальную гладь пруда, как девичий венок, запущенный робкой рукой в поисках суженого…

Она и не знала, как была прекрасна в этот миг.