Иная судьба. Книга II

Видел и знал капитан Винсент, со стеснённой непонятным волнением грудью — до того одухотворённым и сияющим был сейчас лик девушки, танцующей вроде бы и в шаге от него — и в то же время словно парящей в небесах. Уже никто не сказал бы об этой девочке, что однажды выволокли её из полуразвалившейся лесной сторожки. Нет, она была рождена во дворце! Видела Доротея, у которой перехватило горло, и страстно вдруг захотелось, чтобы Марта была именно её, её дочерью, тем самым когда-то неродившимся ребёнком… Видел Максимилиан Фуке, пригласивший на репетицию в знаменитый Зеркальный зал сдвоенный оркестр скрипачей и флейтистов и выдержавший по этому случаю целое сражение сперва с герцогом, а затем и с Винсентом, нипочём не соглашающимся пустить целую прорву непроверенного народу в Гайярд — из соображений безопасности её светлости, конечно… Фуке не мог ошибиться. За несколько занятий он успел оценить безупречное чувство ритма юной герцогини, как и то, что в душе у неё пустил корни Страх, начавшийся с первой неудачи и разрастающийся всё больше и больше с каждой новой неловкой попыткой. Эльф, он, хоть и Тёмный, но эльф, и целительные свойства Настоящей Музыки на душу любого разумного существа знал. Он был уверен в успехе.

И теперь, когда Марта легко и свободно плыла в паване — смело, вразрез правилам, сжал руку своей дамы и наклонился к её уху.

— А вы не верили, госпожа Вербена… С вас вольта, как с проигравшей. И не надейтесь: я заставлю музыкантов проиграть весь репертуар.

— Вольта? — ахнула Доротея.

— Вольта? — тихонько прыснула за их спинами значительно осмелевшая в последнее время Фатима. Со смешком зашептала: — Ах, господин Бомарше, я слышала — это ужасно неприличный танец! К тому же… — Она лукаво покосилась на своего кавалера. — Хватит ли у вас сил меня приподнять?

— Может, я и муравей, — ответствовал вспыхнувший Бомарше, — но вы, в таком случае, самая прелестная соломинка. И я докажу вам, что галлы не отступают перед вольтой.

— Тс-с… — Османка приложила палец к губам. — Только не при отце, прошу вас…

* * *

…Она всегда была крупной девушкой, намного здоровее большинства утончённых и субтильных аристократок, синеющих от вечных сквозняков в промозглых дортуарах и чопорных классных комнатах Итонского пансионата. Привыкшие к деликатности сложения как обязательному признаку класса Избранных, они частенько в глаза и за глаза осыпали насмешками статную и широкоплечую дочь какого-то захудалого священника, посмевшую затесаться в их ряды. «Белые бледные мышки!» — с презрением говорили о сёстрах, хотя за мышь, пожалуй, сошла бы разве что младшая из двух дочерей пастора, чудом попавших в обитель будущих светских львиц, Мелли. Это на её долю выпало родиться хрупкой и нежной, как фарфоровая статуэтка… что, впрочем, не спасало от колкостей и насмешек, а также порой весьма унизительных шпыняний со стороны высокорожденных гордячек. Пока своенравная и вспыльчивая Изольда Смоллет, местная Диана-охотница, как прозывали её за гордый нрав и античную красоту, не оттаскала за уши наиболее ретивых и щипучих язв и не взяла сестрёнок Глюк — подумать только, каких-то там Глюк, без всяких титулов и приставок к фамилиям! — под своё покровительство. Иза и сама была отнюдь не одуванчик, но почему-то её за высокий рост и врождённую величественность местные льстицы называли «королевой», а вот Дори — не иначе как дылдой… на первых-то порах, пока не получили трёпку, да не одну. О-о, Изольда умела не только попортить причёску шипящей из-за угла недоброжелательнице, но и так отбрить острым словцом, что у жертвы ещё неделю спустя горели уши при одном воспоминании о позоре. На язык этой юной особе лучше было не попадать.

Это благодаря ей в своё время Доротея Смоллет, свежеиспечённая графиня, супруга блестящего молодого дипломата, на коего с вожделением поглядывали отцы и матери дебютанток в свете, смогла стойко выдержать боевое крещение на своём первом балу в Лютеции, куда с Особо Важным поручением послали мужа. Благодаря подруге она приспособилась, научилась не видеть и не слышать недоброжелателей, лучиться красотой и быть счастливой — вопреки и назло шипящим из-за углов, коих и здесь оказалось достаточно (и углов, и злопыхателей), как, впрочем, и в любом так называемом благородном собрании. Высший Свет оказался на самом деле увеличенной копией Итонского пансионата — с его делением на избранных, середнячков и парий, с поклонением перед происхождением и связями и брезгливостью к нижестоящим. Разве что мужчин здесь было побольше, чем в закрытом учебном заведении для благородных девиц. Что, впрочем, особой сути не меняло, потому что многие из светских львов на деле оказались куда более лживы и высокомерны, капризны и своенравны, чем их дочери. А уж как они любили посплетничать и позлословить!

Алекс, её Алекс, был совсем не таким.