Иная судьба. Книга II

И вновь по песчаной дорожке парка, дальнего вроде бы уголка, облюбованного Доротеей для частых вечерних размышлений, заскрипели шаги, но в этот раз поступь была твёрдая, мужская. Это он, вдруг заполошно подумала Дори, это непременно он… И заметалась бы, не представь, как смешно это смотрится со стороны — словно вспугнутая курица. Собственно, с чего она взяла, что это Фуке, так незаслуженно ею сегодня обиженный? Тем не менее поспешно выхватила из сумочки на поясе зеркальце в оправе из слоновой кости, глянула на себя… Вот глупости, и чего она так засуетилась? Нарочито медленно положила зеркало рядом на скамейку, дабы не запихивать у того, кто приближается, на виду, чтобы не подумал, будто тайком, как юница, специально для него прихорашивается… И поняла, что до сих пор держит на коленях закрытую коробку.

Вот. Вот чем можно заняться, вместо того, чтобы глазеть на проходящих мужчин.

Пуговки были чудо как хороши, но, должно быть, ужасающе дорогие. Судя по тяжести — роль топазовых и сапфировых глазков играли отнюдь не венецианские стёклышки, и крепились они не к перламутру или к кости, а на полновесные золотые и серебряные филигранные основы. Десяток таких пуговиц стоил, пожалуй, не меньше самого будущего платья и туфлей к нему, расшитых золотой канителью. Да, когда наряды дарил ей Алекс, она тогда ещё толком не знала, во сколько они ему обхо…

Что-то ослепительно сверкнуло, заставив её зажмуриться.

Спустя целую вечность Доротея осознала, что кто-то трясёт её за плечи и упорно о чём-то твердит… нет, спрашивает:

— Доротея! Да что с вами, очнитесь же! Вы меня слышите?

Открыв глаза, с недоумением уставилась на склонившегося над ней мужчину в чёрном. Несмотря на мрачное одеяние, вид у него был вовсе не зловещий, а напротив: неизвестный был хорош собой, если не сказать — красавец, вот только глаза какие-то диковатые… обеспокоенные… знакомые…

Судорожно сглотнув, она нашла в себе силы ответить:

— Всё… со мной всё в порядке, мэтр… Фуке. Должно быть, перегрелась на солнце.

— Да какое солнце, уже скоро закат! — Он ещё раз пытливо заглянул в глаза и даже позволил себе неслыханную вольность — взял за руку. Но Дори простила эту дерзость, поскольку видела, что тот просто-напросто пытается прощупать пульс. И всё ещё хмурится. Есть от чего, сердце у неё колотится как горох в погремушке…

— Уверяю вас, — начала она. И спохватилась. Провела рукой по лбу. Что это было? Обморок ни с того, ни с сего? Но ведь она не упала без чувств, поскольку, как сидела, так и сидит, даже открытая коробка по-прежнему у неё на коленях. Пуговки, разложенные на крышке в ряд, почти не шелохнулись, только одна, сдвинувшись только что от её невольного движения, соскользнула по гладкому атласу на полированное мраморное сиденье скамьи. Отчего-то невозможно было отвести взгляд от этого кругляшка с широкой дужкой-ушком, с блестящим чёрным, словно глаз хищной птицы, камнем, не отшлифованным, как его сотоварищи, а огранённым… В каком-то оцепенении Дори подумала, что вот, кажется, её снова у н о с и т…

Мужская ладонь легла на злой блестящий глаз, и дурман улетучился.

— По-видимому, эта вещица попала сюда по ошибке, — сказал знакомый бесстрастный голос. — Госпожа Доротея, вы позволите её забрать?

— Что? — Женщина судорожно вздохнула, и словно какие-то невидимые путы лопнули и соскользнули с плеч. Был вечер. Была скамейка в отдалённом уголке парка Гайярда, неподалёку от мирно журчащего маленького фонтана. Чуть дальше был вход в таинственный грот, куда, по рассказам прислуги, гости герцога обожали прятаться во время дождя, только попадали они туда исключительно парами, никак не поодиночке. Был Максимилиан Фуке, сидящий рядом, но на расстоянии, вполне допускаемом приличиями, внимательно рассматривающий… Нет, не пуговицу, он уже куда-то её спрятал, а её драгоценность, её зеркальце…

Ей нестерпимо хотелось завопить: «Отдайте! Это всё, что осталось от Алекса!» Но вместо этого она сдержанно сказала:

— Это подарок моего покойного мужа. Пожалуйста, осторожнее, оправа…

— Да-да, я вижу. Не беспокойтесь.

Она уже и сама видела, как бережно мужчина держит хрупкую вещицу. И по глазам было видно, что и зеркальце ему хочется забрать и рассмотреть как-то о с о б о. Но… Конечно, ему этого никто не позволит.

Это её Память, подаренная Алексом много лет назад. Почти сразу после свадьбы. Собираясь на свой первый бал, она совершенно случайно разбила своё старое зеркальце и страшно перепугалась: дурная примета! На что Александр Смоллет только рассмеялся и вручил ей это, сказав, что как раз собирался сделать ей подарок. Я над ним немного поколдовал, шутливо заявил он, и ты теперь никогда не будешь бояться на балах, даже если меня не будет рядом. Никто не посмеет причинить тебе вред, ни злые языки, ни повесы, которых везде — хоть пруд пруди, и им всё равно, ты девушка на выданье или замужняя женщина, липнут ко всем одинаково. Это твой охранник. Обещай, что будешь брать его с собой на каждый бал.