Инкарнационный реализм Достоевского. В поисках Христа в Карамазовых

Илюша держал его [Колю] за руку и звал папу. Чрез минуту воротился и штабс-капитан.

— Папа, папа, поди сюда… мы… — пролепетал было Илюша в чрезвычайном возбуждении, но, видимо не в силах продолжать, вдруг бросил свои обе исхудалые ручки вперед и крепко, как только мог, обнял их обоих разом, и Колю и папу, соединив их в одно объятие и сам к ним прижавшись.

Штабс-капитан вдруг весь так и затрясся от безмолвных рыданий, а у Коли задрожали губы и подбородок [Достоевский 1972–1990, 14: 506–507].

Картина душераздирающая. Однако сквозь слезы читатель может различить образ Троицы: отца, сына и воодушевленного друга, с любовью склоняющихся в кенотической скорби, соучаствующих в исполненного любви триединого бытия Бога[314].

Безусловно, человеческий опыт является лишь аналогией божественного. Тем не менее он обеспечивает сопричастность бытию Бога. Созвучно православному представлению Достоевского, папа Иоанн Павел II писал, что человеческое страдание, соединенное с Христовым, несет в себе творческий потенциал[315]

:

Ибо тот, кто страдает в единении с Христом — как апостол Павел переносит свои «скорби» в единении с Христом — не только получает от Христа уже упомянутую силу, но и «восполняет» своими страданиями «недостаток <…> скорбей Христовых» (Кол. 1:24). Это евангельское представление наиболее выразительно подчеркивает истину о созидательном характере страданий. Страдания Христа сотворили благо искупления мира. Это благо само по себе неисчерпаемо и бесконечно. Ни один человек не может добавить к нему. Но в то же время в тайне Церкви как Тела Его Христос в некотором смысле открыл Свое искупительное страдание для всех человеческих страданий. В той мере, в какой человек становится соучастником страданий Христа — в любом уголке мира и в любое историческое время, — в той мере он по-своему облегчает те страдания, посредством которых Христос совершил Искупление мира [John Paul II 1984: 24].

Картина этой троицы заключает в себе двуединую тему «за всех», которую я акцентировал на протяжении всей этой книги. Искупительный подвиг Христа — это «за все», о чем Алеша напоминает Ивану [Достоевский 1972–1990, 14: 224]; благодатный дар — это реальность. Однако труд продолжается, поскольку мы в ответ на это становимся ответственными за все и завершаем дело Христа в общине — космической, вселенской церкви, воплощенной в приходских и бесприходных церквях[316]. Если Алеша основывает «церковь» на Илюшином камне, в которую входят его собравшиеся там 12 учеников, то и сам Илюша делает то же самое — страдая вместе со своим дорогим папой, прощая Колю и соединяя их всех троих в исполненных любви объятиях.