Иосиф Бродский. Жить между двумя островами

Так, вероятно, и Иосиф брел из школы домой с ощущением того, что жизнь, которую он ведет, есть отрицание того, что происходило вокруг него – всех этих классных собраний, уроков, субботников, пионерских линеек в актовом зале, а еще венозного лица исторички, которым она, не двигая при этом ни единым мускулом, могла остановить толпу несущихся вниз по лестнице школяров.

Они останавливались и замирали в равнине школьного вестибюля, на кафельном полу, под сводчатым потолком, прячась по возможности за выкрашенные масляной краской колонны.

Тяжело дышали, конечно, но не могли пошевелить и рукой, чтобы вытереть со лба пот.

У Одена есть очень точное описание этого состояния, схожего с коллапсом или даже окоченением:

Я запросто себя воображу

На старость лет унылым попрошайкой

В питейном заведении в порту.

Я запросто представлю, как опять,

Подростком став, в углу кропаю вирши,

Чем непроизносимей, тем длинней.

Лишь одного не в силах допустить:

Не дай мне бог стать жителем равнины.

Чудовищно представить эту гладь —

Как будто дождь сровнял с землею горы, –

Лишь каменные фаллосы церквей

Ждут разрушенья, словно пробужденья.

Субстанция пологой пустоты,

Слепая полость в глиняном кувшине,

И гравий – как гранит или асфальт —

Бесполостью калечащий пространство.

Равнина в дельте реки Невы на самом деле является огромной заболоченной поймой, в которой государь император Петр Алексеевич I заложил город «назло надменному соседу».

Буфет на Балтийском вокзале и есть то питейное заведение, где может обретаться старый унылый попрошайка в куртке с нашивкой «Олимпиада-80» на рукаве.

Полуподвальная квартира на Мортон-стрит напоминает полуподвальную комнату, в которой Иосиф жил с матерью, бабушкой и дедом в эвакуации в Череповце.

Прогулки по Петроградке и Васильевскому острову есть подобие прогулок по «Маленькой Италии».

И, наконец, Гудзон можно сравнить с Финскими заливом в Комарово.

Иосиф возвращается домой уже затемно.

Тихо, чтобы не разбудить спящего на подоконнике кота, проходит к столу.

Он даже и не может предположить, что сейчас в Ленинграде отец все еще пытается представить себе сон своего сына, но у него ничего из этого не выходит, потому что он никогда не бывал в Нью-Йорке, да и в последнее время ему почему-то все время снится блокадный Ленинград, например, как он фотографировал рабочих Кировского завода во время ночной смены и экскурсоводов Эрмитажа за уборкой снега на Дворцовой площади.

Снег идет, оставляя весь мир в меньшинстве.

В эту пору – разгул Пинкертонам,

и себя настигаешь в любом естестве

по небрежности оттиска в оном.

За такие открытья не требуют мзды;

тишина по всему околотку…

Вот разве что с Гудзона доносится далекий надрывный гудок буксира.

Неужели это «Флягин»?

Коммос 2

В древнегреческой трагедии скорбный плач, который играет роль кульминации и одновременно финального обобщения.

Дос Пассос

Мария Моисеевна Вольперт любила повторять своему сыну, что вместо Доса Пассоса ему все-таки лучше читать русскую классику, Тургенева, например, «Записки охотника» или «Отцы и дети».

Иосиф отвечал: «Хорошо, мама», но все равно читал Джона Доса Пассоса.

Например, «42-ю параллель»:

«Мы катались на коньках на пруду возле заводов серебряных изделий;

от фабричной свалки возле пруда шел чудной свербящий запах

мыло из китовой ворвани

объяснил кто-то

им чистят серебряные ножи вилки и ложки.

Наводят на них блеск перед продажей.

На лед тоже будто навели блеск и первый черный лед чуть тронутый белыми царапинами от первых коньков звенел как пила.

Я никак не мог научиться бегать на коньках и все падал.

Берегись этого хулиганья предупреждали меня.

Эти чешские и польские мальчишки закладывают камни в снежки пишут на

стенах гадкие слова гадко ведут себя по закоулкам их родные работают на

фабриках.

А мы были чистенькие американские мальчики

корсары

умели обращаться с инструментами

следопыты

и играть в хоккей

бойскауты

и выписывать восьмерки на льду.

Я никак не мог научиться бегать на коньках и все падал».

Это случается, разумеется, нечасто, но иногда по берегам Гудзон замерзает, и тогда жители западной части Гринвич-Виллиджа вываливают на пирс, чтобы наблюдать это редкое природное явление. Одни (и их большинство) приходят с фляжками, из которых они потягивают виски (пронзительный ветер дует с Атлантики), другие берут с собой коньки.

Тут же переобуваются и бесстрашно встают на лед.