Смеются озорно.
Режут лед лезвиями.
Держатся за руки, держатся ближе к берегу, и лишь самые отчаянные уезжают далеко, к границе воды и льда, возвращаются, сохраняя на лицах восторг, даже экстаз от увиденного, кричат, но не в силах описать своих ощущений.
А потом вновь уезжают в опасную даль.
Иосиф наблюдает за происходящим с пирса и думает о том, что эта забава ему хорошо знакома еще с детства, когда он прогуливал школу и ходил на Фонтанку, где выбирался на лед, едва занесенный снегом, вставал на колени и пытался заглянуть сквозь него в черную глубину, где плавали рыбы.
Конечно, никаких рыб разглядеть он не мог.
Конечно, никому из собравшихся, в том числе из тех, кто в данный момент режет коньками лед, не приходит в голову задуматься над тем, что между пирсом и льдом, вмерзшим броненосцем времен Второй мировой войны и рыбами на глубине, конькобежцами и согревающимися на ледяном ветру виски, существует пространство и существует время.
Первое ограничено обстоятельствами и произволением каждого, второе не ограничено ничем, но тоже связано с произволением каждого.
Вот, например, девушка-фигуристка в полосатом свитере и вязаной шапке с помпоном, молодой парень в куртке-бомбере с нашивкой Los Angeles Lakers, или пожилая пара, для которой подобного рода зрелища не являются редкостью (зима 43-го, 56-го, 61-го, 68-го – было как вчера!), и они пришли сюда просто потому, что из года в год именно в это время и именно здесь совершают свой прогулочный моцион – все они относятся ко времени по-разному, и время тоже относится к ним по-разному.
Иосиф смотрит на них и думает об этом, ведь и он тоже имеет со временем свои счеты, а оно – с ним. Особенно, когда он перемещается по воздуху и по земле, совершенно не признавая никаких объективных законов, даже игнорируя их, подобно тому как сейчас игнорируют законы физики и здравого смысле те, кто доезжают на коньках до самой воды, где лед тонок, но инъекция адреналина (она же – свободы) пересиливает инстинкт самосохранения.
Постоянно быть на таком сильнодействующем препарате смертельно опасно, но об этом никто не думает, находя чувственное выше рассудочного, а сложное предпочтительней простого.
Из эссе Иосифа Бродского «Место не хуже любого»: «Чем больше путешествуешь, тем сложнее становится чувство ностальгии. Во сне, в зависимости от мании или ужина, или того и другого, либо преследуют нас, либо мы преследуем кого-то в закрученном лабиринте улиц, переулков и аллей, принадлежащих одновременно нескольким местам; мы в городе, которого нет на карте. Паническое беспомощное бегство, начинающееся чаще всего в родном городе, вероятно, приведет нас под плохо освещенную арку города, в котором мы побывали в прошлом или позапрошлом году. Причем с такой неотвратимостью, что в конце концов наш путешественник всякий раз бессознательно прикидывает, насколько встретившаяся ему новая местность потенциально пригодна в качестве декорации к его ночному кошмару. Лучший способ оградить ваше подсознание от перегрузки – делать снимки: ваша камера, так сказать, – ваш громоотвод. Проявленные и напечатанные, незнакомые фасады и перспективы теряют свою мощную трехмерность и уже не представляются альтернативой вашей жизни. Однако мы не можем все время щелкать затвором, все время наводить на резкость, сжимая багаж, сумки с покупками, локоть супруги. И с особой мстительностью незнакомое трехмерное вторгается в чувства ни о чем не подозревающих простаков на вокзалах, автобусных остановках, в аэропортах, такси, на неспешной вечерней прогулке в ресторан или из него».
«Ограждением своего сознания от перегрузки» занимались, как правило, вместе с Барышниковым, с которым Иосиф познакомился осенью 1974 года.