Иосиф Бродский. Жить между двумя островами

Из книги Льва Лосева «Иосиф Бродский. Опыт литературной биографии»: «В Америке Бродский жил в трех городах: в Энн-Арборе, Нью-Йорке и Саут-Хедли. Энн-Арбор был его первым американским городом. Поначалу, после Ленинграда, а также Вены и Лондона, Энн-Арбор показался Бродскому захолустьем. Это ощущение отразилось в первых американских стихах о “скромном городке, гордящемся присутствием на карте”… А вот Саут-Хедли в штате Массачусетс, где Бродский начал преподавать и обзавелся жильем в 1981 году, городок действительно крошечный – несколько кварталов вокруг кампуса небольшого женского колледжа Маунт-Холиок. У Саут-Хедли было перед Энн-Арбором то преимущество, что оттуда два часа на машине до Нью-Йорка (а если не попадешься на глаза дорожной полиции, то полтора часа). Бродскому нравилась возможность убегать из Нью-Йорка в Саут-Хедли и из Саут-Хедли в Нью-Йорк… В 1974 году Бродский снял квартиру в доме 44 на Мортон-стрит, там, где эта тихая боковая улица в западной части Гринвич-Виллидж, начинающаяся от Восьмой авеню, делает изгиб. Дальше, через два квартала, Мортон упирается в Гудзон. Этот типичный для жилых кварталов Нью-Йорка неширокий по фасаду трехэтажный краснокирпичный «таунхаус» принадлежал профессору Нью-Йоркского университета Эндрю Блейну. Сам Блейн, специалист по истории православия, неплохо говоривший по-русски, занимал нечто вроде флигеля во дворе, а квартиры предпочитал сдавать знакомым… С улицы квартира Бродского выглядела полуподвалом, но, так как двор был ниже уровня улицы, со двора это был первый этаж. Во дворе-садике, отделенном от и без того не шумных улиц домами, было тихо. Дверь из комнаты Бродского открывалась на небольшую мощеную террасу с садовым столиком. Начиная с теплых весенних дней и до ноября Бродский вытаскивал туда пишущую машинку. Для россиянина Нью-Йорк – южный город, как-никак по широте южнее Крыма. Обстановка в уютном дворе, куда бриз доносил запах моря, под лозами дикого винограда была почти средиземноморская. К тому же жилье Бродского находилось на границе тех кварталов Гринвич-Виллидж, которые называются “Маленькой Италией”. Типично итальянские кафе “Реджио” и “Борджиа”, с их прекрасным крепким кофе-эспрессо, были на расстоянии нескольких кварталов… Он говорил, что все вместе – влажный ветер, плеск воды о деревянные сваи, старый обшарпанный корабль, кирпичные пакгаузы на берегу – напоминает ему его любимые ленинградские места на берегах Малой Невы и Невки. Хотя Гудзон шире, чем Большая Нева в самом широком месте, и совсем близко не мелководный залив, а океан».

Иосиф снимает телефонную трубку и набирает ленинградский номер.

Ожидание в виде длинных гудков, которое кажется бесконечностью, наконец прерывает голос отца. Он звучит из воображаемой глубины и советской дали глухо, и для этого приходится говорить громче, плотно прижимая трубку к губам, почти кричать:

– Папа, представляешь, вчера мне приснился первый стопроцентно нью-йоркский сон. Приснилось, что мне нужно отсюда, из Гринвич-Виллиджа, отправиться куда-то на 120-ю или 130-ю улицу. И для этого мне надо сесть в метро. А когда я подхожу к метро, то вдруг вижу, что весь этот Бродвей – то есть отсюда, скажем, Гарлема или даже дальше – поднимается и становится вертикально! То есть вся эта длинная улица внезапно превратилась в жуткий небоскреб. И поэтому метро перестает быть метро, а становится лифтом. И я поднимаюсь куда-то, ощущая при этом, что Бродвей становится на попа! Ты представляешь?

– Не очень, сынок, – доносится из телефонной трубки, – но это не важно.

– Потрясающее зрелище, папа, – Иосиф встает из кресла и продолжает говорить, расхаживая по небольшой мощеной террасе с садовым столиком, – а доехав таким образом до 120-й улицы, я выхожу из лифта на перекресток, как на лестничную площадку. Это был совершенно новый для меня масштаб сна, папа! При этом за Иосифом наблюдает кот, отдыхающий на подоконнике, который в квартире Бродского является его местом.

– Я очень рад за тебя, Иосиф, – отвечает Александр Иванович, пытаясь при этом вообразить себе подобную фантасмагорическую картину здесь, в Ленинграде. Нет, представить себе такое на Невском абсолютно невозможно, ведь тогда Адмиралтейство нависнет над Александро-Невской лаврой, или, наоборот, лавра нависнет над Адмиралтейством, и обрушение станет неизбежным, что приведет к многочисленным жертвам среди населения и хаосу.

Потом отец и сын еще какое-то время говорят о разных мелочах, но образ вертикального города не идет из головы.

Кстати, подобный эпизод будет точь-в-точь воссоздан в картине Кристофера Нолана «Начало» (Inception) с Леонардо Ди Каприо в главной роли.

Иосиф кладет трубку на рычаг, накидывает плащ и, закуривая на ходу, направляется на Гудзон, на старый пирс, что расположен в пяти минутах ходьбы от дома.

В это время года и суток тут пустынно.