Иосиф Бродский. Жить между двумя островами

Все уже давно доведено до автоматизма, и чудо появления изображения, когда черное становится белым, а белое черным, прозрачное непрозрачным и наоборот, чудом вовсе не является, но закономерностью, химией, где все, если строго соблюдать правила, работает безотказно. Это в чем-то подобно тому, когда написанные слова, если следовать выбранной ноте, вдруг начинают звучать, а попытка понять, почему это происходит именно так, ни к чему не приводит. Потому что нет ответа на вопрос, как рождаются стихи и что для их рождения нужно сделать.

Хотя в конце пятидесятых Иосиф пытался ответить на этот вопрос:

Запоминать пейзажи

за окнами в комнатах женщин,

за окнами в квартирах

родственников,

за окнами в кабинетах

сотрудников.

Запоминать пейзажи

за могилами единоверцев.

Запоминать,

как медленно опускается снег,

когда нас призывают к любви.

Запоминать небо,

лежащее на мокром асфальте,

когда напоминают о любви к ближнему.

Запоминать,

как сползающие по стеклу мутные потоки дождя

искажают пропорции зданий,

когда нам объясняют, что мы должны

делать.

Запоминать,

как над бесприютной землею

простирает последние прямые руки

крест…

Время и память – и то и другое неподвластно рассудку.

Время невозможно исчислить, особенно когда оно перестает существовать или же, напротив, когда крадет мгновения, часы и годы.

Память в этом смысле тоже ненадежна, потому как в принципе избирательна и субъективна. Стало быть, тайна творчества кроется в чем-то другом, вполне вероятно, и неизреченном.

В своем «Послании к Римлянам» Апостол Павел, рассуждая о борьбе с грехом и особом вспоможении Духа Святого на этом многотрудном поприще, утверждает, что Он «подкрепляет нас в немощах наших; ибо мы не знаем, о чем молиться, как должно, но Сам Дух ходатайствует за нас воздыханиями неизреченными».

То есть невозможно все знать доподлинно, а посему, по мысли святого Иоанна Златоуста, «нужно уступить Создателю нашей природы и принимать с радостью и большим удовольствием то, что Он одобрит, и смотреть не на видимость происходящего, но на то, что решает Владыка. Ибо Он, Кому скорее ведомо, что нам полезно, Сам знает, как нужно устроить наше спасение».

В этом смиренном дерзании «по мере сил» Кавафис и видит настоящий источник не только поэтического, но всякого жизненного вдохновения:

Когда не можешь сделать жизнь такой, как хочешь,

ты попытайся быть способным хоть на это

по мере сил: не унижай ее мельчаньем

в несметном скопище сует, общений, связей,

речей, свиданий, посещений, жестов.

Не унижай преувеличенным значеньем,

и выворачиваньем с ходу наизнанку,

и выставленьем напоказ для любований

в бессмыслице собраний и компаний,

пока она не надоест, как жизнь чужая.

Отстраненность.

Бесстрастность.

Нечувствие.

Хладность.

Отрешенность.

Где-то наверху грохнула входная дверь в квартиру, и по парадной лестнице, переворачиваясь, отражаясь от стен, выдыхая запахи кухни и стирки, скатилось эхо. Иосиф вздрогнул, резко повернулся и пошел домой.

Дмитрий Бобышев вспоминал: «Вход в квартиру Марины странным образом пролегал через кухню и ванную, там же находилась замаскированная под стенной шкаф уборная, а дальше двери открывались в довольно-таки немалый зал окнами на проспект… Слева была еще одна дверь, куда строго-настрого вход запрещался, как в комнату Синей Бороды, но изредка оттуда показывались то Павел Иванович, то Наталья Георгиевна, чтобы прошествовать через зал и – в прихожую, ну, хотя бы для посещения стенного шкафа. Легкий бумажный цилиндр посреди зала освещал овальный стол, коричнево-желтые тени лежали на старом дубовом паркете…»

Бродский хранил несколько фотографий Марины, сделанных им на отцовский фотоаппарат во время их прогулок по городу.

Вот она стоит на фоне Невских ворот Петропавловской крепости и похожа на Марию Казарес из «Пармской обители» Кристиана-Жака.