Иосиф Бродский. Жить между двумя островами

ресницы обломив, пришла любовь.

Такое ж обмиранье и испуг,

во рту такой же стукот дробный

и – крупно – глаз дрожащий и огромный,

и шарф, и вырывание из рук,

как птицы крик ночной и вкривь и вдруг.

Да, образ твой меня, как мягкий нож,

грозя бедой, вгоняя душу в дрожь,

застал, застиг, как «Стой, подлец, молчи!» —

азартный крик грабителя в ночи

под окнами прохожих застает.

А выглянешь – одна зима идет.

По белому, роскошествуя черным,

но и не тратя все без толку,

то прутик выбелив, то затенивши елку,

то наспех кое-где черкнув вороной

над крышею, морозом убеленной,

она (не различу – зима? любовь?)

пришла, и белый шарф, и глаз, и бровь.

Ночью на Свирьстрое прицепили вагонзаки.

Поезд дернулся, заскрежетал и грохнул передавшейся по составу от маневрового мотовоза волной.

С платформы тут же раздался лай собак и обрывочные голоса.

Сквозь сон Марина подумала, что вот, наверное, так же везли и Бродского в эти края. На боковом месте, подложив ушанку под голову, спал сидя молодой лейтенант. Перед ним на откидном столике стоял стакан в подстаканнике с недопитым чаем, а также лежала книга, вероятно, развернутая на той странице, где чтение было прервано.

Поезд дернулся и, скрипя на стыках, начал медленно набирать ход.

Какое-то время Марина лежала с закрытыми глазами, которые полосовал яркий свет пристанционных прожекторов.

Потом, когда состав набрал ход, и это невыносимое моргание закончилось, открыла глаза.

Приподнялась на локте и прочитала – М.Е. Салтыков-Щедрин «Сказки».

Лейтенант вдруг что-то забормотал во сне, задергался, завертел головой, и его ушанка тут же съехала ему куда-то за спину.

Марина Басманова: «И вот он одичал. Хоть в это время наступила уже осень, и морозцы стояли порядочные, но он не чувствовал даже холода. Весь он, с головы до ног, оброс волосами, словно древний Исав, а ногти у него сделались, как железные. Сморкаться уж он давно перестал, ходил же все больше на четвереньках и даже удивлялся, как он прежде не замечал, что такой способ прогулки есть самый приличный и самый удобный. Утратил даже способность произносить членораздельные звуки и усвоил себе какой-то особенный победный клик, среднее между свистом, шипеньем и рявканьем. Но хвоста еще не приобрел.

Выйдет он в свой парк… в один миг, взлезет на самую вершину дерева и стережет оттуда. Прибежит, это, заяц, встанет на задние лапки и прислушивается, нет ли откуда опасности, – а он уж тут как тут. Словно стрела соскочит с дерева, вцепится в свою добычу, разорвет ее ногтями, да так со всеми внутренностями, даже со шкурой, и съест. И сделался он силен ужасно, до того силен, что даже счел себя вправе войти в дружеские сношения с тем самым медведем, который некогда посматривал на него в окошко…»

За окном начинало светать.

Отложила книгу и, накрывшись с головой шерстяным одеялом цвета слабого раствора марганцовки, уснула.

Марине приснилась их квартира на улице Глинки: как она идет через кухню и ванную, минует длинный заставленный шкафами коридор и попадает в бывший танцевальный зал с огромными, почти от потолка до пола окнами, которые почему-то наглухо замазаны белой масляной краской, как это бывает в больницах или в общественных уборных. Марина поднимается на сцену, где стоит ее кровать, к которой придвинут стол.

За столом сидит Иосиф.

Он сидит спиной к Марине и что-то пишет.

Он сосредоточен, однако он чувствует ее приближение, и в тот момент, когда она оказывается на сцене, громко говорит:

– Я хочу прочитать тебе стихотворение!

– Прочитай, – Марина пожимает плечами и садится на кровать, что больше походит на топчан, накрытый полосатым сиротским матрасом, поверх которого накинут плед цвета слабого раствора марганцовки.

Иосиф начинает читать:

Мы возвращаемся с поля. Ветер

гремит перевёрнутыми колоколами вёдер,

коверкает голые прутья ветел,

бросает землю на валуны.

Лошади бьются среди оглобель

черными корзинами вздутых рёбер,

обращают оскаленный профиль

к ржавому зубью бороны.

Ветер сучит замерзший щавель,

пучит платки и косынки, шарит

в льняных подолах старух, превращает

их в тряпичные кочаны.

Харкая, кашляя, глядя долу,