Иосиф Бродский. Жить между двумя островами

А тем временем в Ленинграде события развились следующим образом.

Подробное описание квартиры Басмановых в «особняке Бенуа» – «в закутке на сцене танцевальной залы», где стоял рабочий стол Марины, её кровать, шкафы с книгами и папками, было сделано Дмитрием Бобышевым неслучайно.

Он бывал здесь.

Он читал здесь свои стихи и получил от Басмановой в подарок сборник французских поэтов, на титульном листе которого было написано от руки: «Моему любимому поэту. Марина!»

И в том, что 1964 год Марина захотела встретить вместе с Бобышевым (он тогда жил в Комарово), тоже не было ничего удивительного и неожиданного. О событиях, имевших место в ночь с 31 декабря 1963-го на 1 января 1964-го, было впоследствии сказано много.

Вернемся к ним и мы, хотя, думается, ничего нового тут сказать не удастся, потому что произошло то, что и должно было произойти, и никто здесь ни в чем не виноват, невзирая на эмоциональные обвинения, обиды и даже проклятия. Дмитрий Бобышев предупредил друзей, что приедет Марина Басманова. Все, конечно, знали предыстрию, знали, что она «девушка Бродского», но отнеслись к этому с пониманием, мол, веселый Новый год в хорошей компании должен был скрасить ее одиночество.

Марина, как всегда, опоздала и появилась уже после боя курантов.

Все празднование Бобышев и Басманова были вместе: бенгальские огни, гуляние по льду залива со свечами, шампанское. Никто на это не обратил внимание, но на следующее утро все почему-то вдруг «прозрели», обвинив Дмитрия Васильевича в вероломстве и предательстве.

Марина, как всегда, наблюдала за этим со стороны, не подтверждая, но и не опровергая обвинения, выдвинутые в адрес Бобышева.

Известия о том, что произошло в ту новогоднюю ночь в Комарово, настигли Иосифа в Москве именно тогда, когда его с диагнозом «шизоидная психопатия» выпустили из клиники Кащенко.

5 января 1964 года, невзирая на протесты друзей и запреты врачей, Бродский, заняв у Евгения Рейна двадцать рублей, срочно выехал в Ленинград, где его уже ждали.

Спустя годы, находясь в Америке, Иосиф скажет: «Мне было все равно – повяжут там меня или нет. И весь суд потом – это была ерунда по сравнению с тем, что случилось с Мариной».

Встреча с Бобышевым не закончилась ничем, вернее сказать, закончилась тем, что они навсегда стали врагами. Попытка объясниться с Басмановой тоже оказалась, увы, безрезультатной. Иосиф долго жал кнопку звонка квартиры Басмановых на улице Глинки.

Марина не открыла ему дверь.

И вот теперь она стоит на платформе Московского вокзала, как на той черно-белой фотографии, что когда-то сделал Бродский на фотоаппарат «Зенит С» – длинные волосы, обрезанные ниже плеч, бледный, словно заснеженный лоб, настороженный и в то же время сосредоточенный взгляд куда-то мимо объектива фотокамеры.

Она так напоминает на ней Зару Леандер, которая своим низким, почти мужским голосом исполняла любимую песню Иосифа «Die Rose Von Nowgorod» на музыку итальянского композитора Нино Рота.

«Воркутинский» подают на второй путь.

Пора идти.

Плацкарт заполнен наполовину.

В основном едут вахтовики, шахтеры, которые возвращаются из отпусков, и военные. Конец ноября.

В вагоне жарко натоплено, но из окон дует так, что занавески на окнах гуляют и повисают на стаканах в подстаканниках, на которых изображен первый искусственный спутник земли ПС-1 и написано «Миру – мир».

Проводница жалуется Марине, что эти вагоны уже давно пора списывать, а их по-прежнему ставят в рейс. Вот то ли было дело, когда она работала на «Красной стреле». Марина молча слушает рассказ о сыне проводницы, который с семьей живет в Воркуте и работает на шахте «Капитальная», о ее муже, которого она выгнала, потому что пил беспробудно и воровал деньги, о старшей сестре, что всю жизнь проработала проводницей на южных направлениях, а теперь болеет и не может ходить.

Рассказывать о себе не хочется, да, впрочем, проводница и не особо интересуется историей неотрывно смотрящей в окно и лишь изредка из вежливости кивающей в ответ девушки.

За окном несутся назад черные проволочные деревья, заборы, столбы, перелески, засыпанные снегом бараки, пристанционные постройки, а профиль Марины, отражаясь в давно не мытом стекле, летит куда-то над всей этой круговертью.

Этот свой портрет может видеть только она.

Хотя у Бобышева есть одно стихотворение, которое способен написать человек, кое-что знающий об этом летящем, выведенном тонким грифелем профиле в частности и о портретном сходстве в целом.

Оно так и называется «Портрет»:

По черному, вгоняя землю в дрожь,

зимы прошелся белый грифель,

зимы промчался черно-белый вихрь,

замахиваясь на меня, как нож

разбойничий. Бросая душу в дрожь.

По-черному пришла ко мне любовь.

Как птицы по ночам с насеста

срываются, им оборвавши сердце,

разбив крылом и оцарапав бровь,