Иосиф Бродский. Жить между двумя островами

А здесь Иосиф запечатлел Марину на платформе Московского вокзала (уж и не вспомнить, куда они ехали) – длинные волосы, обрезанные ниже плеч, настороженный и в то же время сосредоточенный взгляд куда-то мимо объектива фотокамеры, как на фотокарточках легендарной Зары Леандер – звезды кинематографа Третьего рейха шведско-еврейского происхождения, актрисы, о которой Федерико Феллини говорил: «Она была львицей, которой был бы с удовольствием растерзан любой мужчина».

Эти фотографии Басмановой никто никогда не видел, потому что они были предназначены только для нее и для него.

Впрочем, неизвестно доподлинно, были ли они вообще…

По логике вещей должны были быть, но логика в подобных случаях плохой советчик. Вернее, она, конечно, есть, но какая-то совсем иная…

Например, однажды, после многочасового и бесцельного блуждания по городу, Иосиф вместе с Мариной пришли на Таврическую, к его другу, поэту Дмитрию Бобышеву. Нет, в этом не было ничего удивительно, потому что прогулки, как правило, так и заканчивались – гостями: Люда и Витя Штерны, Толя Найман и Эра Коробова, Сережа Шульц и Лариса Козлова.

Итак, пришли к Бобышеву…

Это была поздняя осень 1963 года.

Или даже начало зимы.

Уже вышла статья в «Вечернем Ленинграде», уже стало ясно, что просто отмолчаться, отсидеться и не обратить внимания на то, что за Бродского взялись всерьез, не получится.

Друзья поэта рассматривали самые разные варианты, как спасти Иосифа от неизбежного судебного разбирательства, вернее сказать, расправы. Тогда, как мы помним, и возникла тема с московской психиатрической больницей, где у Ардовых были знакомые врачи, на которых и возлагалась задача – составить «правильный» выписной эпикриз.

Крайне нервное состояние Бродского (травля в ленинградских газетах, непростые взаимоотношения с Марианной Басмановой, а также изнуряющее творческое возбуждение-воздержание, ведь его по-прежнему нигде не печатали) во многом стало причиной такого неожиданного и, вне всякого сомнения, рискованного решения, ведь игры с советской психиатрией чреваты.

В это время Иосиф снимал комнату в коммуналке на Воинова, которую Людмила Яковлевна Штерн описала следующим образом: «Это крошечная комнатушка (вероятно, в прошлом для прислуги) была отделена кухней от остальных пространств огромной коммуналки. Иосиф мог приглашать туда дам, избегнув осуждающего родительского взора. Но главное, ему хорошо там работалось. Именно в этой клетушке он написал “Большую элегию Джону Донну” и “Исаак и Авраам”.

Здесь часто бывала Марина, но ближе к Новому году отношения их разладились совершенно.

По одной версии, Иосиф сам обратился к Бобышеву с просьбой опекать его, как он утверждал, невесту, пока он не решит свои дела (поездка в Москву на Канатчикову дачу неотвратимо приближалась).

По другой, первая встреча Марины и Дмитрия Бобышева у него на Таврической произошла еще до отъезда Бродского в Москву.

В это время Иосиф находился в крайне подавленном состоянии, которое систематически сменялось внезапными вспышками ярости, во время которых он себя практически не мог контролировать (чего, кстати, за ним раньше не наблюдалось). Известно, что во время очередных посиделок в одном из ленинградских кафе неожиданно вспыхнувшая размолвка между Бродским и Басмановой закончилась громким скандалом и дракой с одним из посетителей кафе, которому Иосиф воткнул вилку в ладонь, якобы за то, что он «не так» посмотрел на Марину. Дело удалось замять, но припадки повторялись.

Так, до своей поездки в Москву и вскоре по возвращении в Ленинград в начале января 1964 года Бродский предпринимал несколько попыток покончить с собой, вскрыв вены.

По понятным причинам информация о том, что происходило с пациентом Бродскими в психиатрической больнице имени Кащенко, почти отсутствует.

Разве что сохранились воспоминания Михаила Ардова о том, как они с писателем и переводчиком Юлией Марковной Живовой (1925–2010) посетили Иосифа на Канатчиковой даче: «Мы… стоим у высокого забора. Это даже не забор, а эдакая железобетонная решетка, за которой бродят по грязному снегу три десятка неопрятно одетых людей. Это – прогулочный дворик московской психиатрической больницы имени Кащенко. Мы кричим:

– Иосиф!.. Иосиф!.. Один из гуляющих подбегает к забору. Это – Бродский.

– Скажите Ардову (имеется в виду Виктор Ефимович Ардов. – Прим. авт.), – отчаянно выкрикивает он. – Скажите Ардову, пусть сделает так, чтобы меня немедленно выпустили отсюда!.. Я не могу! Я больше не могу!..».

А также написанное Иосифом в первые дни Нового 1964 года стихотворение «Новый год на Канатчиковой даче»:

Ни волхвов, ни осла,

ни звезды, ни пурги,

что младенца от смерти спасла,

расходясь, как круги

от удара весла…

Здесь, в палате шестой,

встав на страшный постой

в белом царстве спрятанных лиц,

ночь белеет ключом

пополам с главврачом…