Иосиф Бродский. Жить между двумя островами

Интересно, что это озарение посетило Бродского именно в архангельской ссылке, по сути, в изоляции и уединении.

Размеренная жизнь диктует свои законы восприятия времени и пространства.

Смена времен года.

Монотонное звучание леса, уходящего за горизонт.

Непостоянная высота неба.

Непостоянная освещенность.

Ускользающее тепло.

Ежедневное наблюдение одного и того же пейзажа с одной и той же точки.

В этом есть что-то буддистское, медитативное, позволяющее сосредоточить ум и очистить сердце от ненужных метаний, отвлекающих от постижения истины (поэтической в данном случае).

А устремление взгляда в «квадратное, размером с иллюминатор, окно на мокрую, топкую дорогу с бродящими по ней курами» становится в конечном итоге устремлением взгляда внутрь самого себя.

В своей монографии о Бродском Лев Лосев пишет: «Сама этимология слова “поэзия” – от греческого poiesis, “делание”, то есть делание, создание языковыми средствами того, чего прежде не было». Эта мысль становится особенно близка Иосифу, когда из ничего, из пустоты северного пространства, из чередования дня и ночи, зимы и лета вдруг начинает складываться совершенно новый и непостижимый мир. Сам же процесс подобного формирования является цикличным, когда, по мысли Л.В. Лосева, «повторяются дневной, недельный, годовой циклы, и поэзия основана на регулярной повторяемости – звуков (в частности, в окончаниях строк – рифме), ритмических фигур, образов, мотивов».

И вот уже над Коношским трактом, по которому в сторону Вельска, пыля, едут лесовозы, высится Вавилонская башня из слов, обрывков слов, музыкальных фраз, воспоминаний, сюжетных и бессюжетных эпизодов, поэтических аллюзий и отсылок к Одену или Фросту, Баратынскому или Рильке, Паунду или Катуллу.

Это сооружение завораживает своим величием, не давая никаких поводов к сомнению в своей долговечности.

Таким образом, окончательно обретя свой голос именно в англо-американской поэтической традиции рубежа XIX–XX веков, опираясь при этом, разумеется, на древнегреческих и древнеримских титанов и переосмысливая этот опыт исходя из русской языковой и фонетической палитры, Бродский по сути первым из русских поэтов вышагнул из Пушкинской плеяды, чего до него сделать не удавалось никому. Конечно, поступок этот был весьма и весьма дерзким, даже отчасти хулиганским (что, как мы уже поняли, было свойственно Иосифу Александровичу). Однако важно понимать, что это была не сиюминутная выходка пижона, уверенного в собственной гениальности и желающего обратить на себя внимание, но естественное и органичное высказывание художника, в жертву которому он принес слишком многое, чтобы выслушивать в свой адрес обвинения в тунеядстве и позерстве, формализме и невменяемости.

Осенью 1964 года незадолго до своей гибели в автокатастрофе генерал-майор КГБ СССР, заведующий Административным отделом ЦК КПСС Николай Романович Миронов обязал Генерального прокурора СССР Романа Андреевича Руденко, Председателя КГБ СССР Владимира Ефимовича Семичастного, а также Председателя Верховного суда СССР Александра Федоровича Горкина «проверить и доложить ЦК КПСС о существе и обоснованности судебного решения дела И. Бродского».

Таким образом, прослушивание затянувшейся ленинградской истерики касательно «окололитературного трутня» наконец утомило и Старую площадь.

После непродолжительного (всего-то два месяца) разбирательства было установлено, что «аполитичность Бродского и преувеличение им своих литературных способностей не могут служить основанием для применения указа от 4 мая 1961 года (указ о тунеядстве. – Прим. авт.)».

В переводе на русский это означало, что дело Бродского надо немедленно закрывать, а самого поэта немедленно выпускать.

Из письма французского писателя, драматурга, философа-экзистенциалиста, лауреата Нобелевской премии по литературе 1964 года (от которой он отказался) Жана-Поля Сартра на имя Председателя Президиума Верховного Совета СССР Анастаса Ивановича Микояна: «Я беру на себя смелость обратиться к Вам с письмом лишь потому, что являюсь другом Вашей великой страны. Я часто бываю в Вашей стране, встречаю многих писателей и прекрасно знаю, что то, что западные противники мирного сосуществования уже называют “делом Бродского”, представляет из себя всего лишь непонятное и достойное сожаления исключение. Но мне хотелось бы сообщить Вам, что антисоветская пресса воспользовалась этим, чтобы начать широкую кампанию, и представляет это исключение как типичный для советского правосудия пример, она дошла до того, что упрекает власти в неприязни к интеллигенции и антисемитизме… Я позволил себе послать Вам это сугубо личное письмо, чтобы просить Вас во имя моего искренне дружеского отношения к социалистическим странам, на которые мы возлагаем все надежды, выступить в защиту очень молодого человека, который уже является или, может быть, станет хорошим поэтом».