Иосиф Бродский. Жить между двумя островами

Читаем у Льва Лосева: «На пути из Норинской Бродский заехал сначала в Москву. Московские литературные знакомые старались устроить публикацию его стихов в журналах с либеральной репутацией – “Новом мире” и “Юности”. Однако даже для сотрудничества с этими изданиями требовалось проявить некоторую дипломатичность, на что Бродский оказался неспособен. Когда его привели к писателю Рыбакову, который, благодаря связям, мог помочь с публикациями, он настолько рассердил Рыбакова своим высокомерием, что тот и тридцать лет спустя с негодованием вспоминал в мемуарах о встрече с “плохим человеком”, желавшим без конца читать свои малопонятные стихи. Бродский вспоминал эту встречу по-другому: поучения опытного литератора – с кем надо поговорить, чтобы еще на кого-то нажать и т. д., – показались ему настолько византийскими, что он быстро утратил способность следить за ними и, чтобы уйти от утомительного разговора, предложил почитать стихи. Ему все-таки устроили аудиенцию у Твардовского в “Новом мире”. Твардовский в свое время был возмущен арестом Бродского, и о его скандальной ссоре по этому поводу с Прокофьевым вспоминают многие мемуаристы. Но стихи Бродского вряд ли могли прийтись по вкусу народному поэту. Он сказал молодому человеку деликатно: “В ваших стихах не отразилось то, что вы пережили”. И пригласил к себе домой – поговорить о поэзии. Иосиф ответил: “Не стоит”. Когда В. П. Аксенов, чтобы познакомить Бродского с редакцией “Юности”, привел его с собой на заседание редколлегии, Иосиф на этой редколлегии, наслушавшись того советского кошмара, в котором жили писатели “Юности”, просто лишился сознания… Говорил, что присутствовал на шабаше ведьм. А на самом деле это был максимально возможный тогда либерализм. Слова “советский кошмар” не означают, что Василий Аксенов, Анатолий Гладилин, Андрей Вознесенский, Евгений Евтушенко и другие писатели, определявшие лицо действительно либерального по тогдашним понятиям журнала, на заседании редколлегии распинались в верности партии и правительству. Принятую в их среде линию поведения вряд ли можно даже назвать конформистской, речь скорее идет о тактике общественного поведения, направленной на то, чтобы печататься, чтобы их читали на родине… Молодые писатели-шестидесятники достигли в эзоповском стиле большого мастерства. Хотя иные из них верили в “социализм с человеческим лицом” и даже до поры в миф об изначально благородной ленинской революции, преданной и утопленной в крови злодеем Сталиным, по отношению к современному советскому строю молодые писатели составляли скрытую оппозицию. Бродский в то время приятельствовал с Евтушенко, Аксеновым, Ахмадулиной, но эзопов язык и как литературный стиль, и как форма общественного поведения был для него неприемлем».

Вполне возможно, что демонстративное фрондерство Бродского, только что вернувшегося из ссылки, прошедшего «школу жизни» и почти «сталинские лагеря», воспринималось благополучными и статусными москвичами с определенной долей раздражения и недоумения. Может быть, именно поэтому ни с кем из указанных выше литераторов дружба у Иосифа так и не сложилась, хотя тот же Евгений Александрович Евтушенко приложил немало усилий, чтобы ввести Бродского в официальную, говоря современным языком, литературную тусовку того времени.

Безусловно, Москва была для него чужим городом. И дело здесь было вовсе не в извечном, абсолютно бессмысленном по своей сути споре между питерцами и москвичами, какой город лучше, но в том, что здесь Иосиф не имел своего пространства, да и время здесь текло мимо Арбата и Покровки, Красной площади и Ленинских гор, бульварного кольца и Марьиной Рощи без его ведома.

Теперь я уезжаю из Москвы.

Ну, Бог с тобой, нескромное мученье.

Так вот они как выглядят, увы,

любимые столетия мишени.

Ну что ж, стреляй по перемене мест,

и салютуй реальностям небурным,

хотя бы это просто переезд

от сумрака Москвы до Петербурга…

Эписодий Тринадцатый

От Феодосии до Коктебеля добрались на попутке.

В ту первую поездку в «край синих холмов» (так Коктебель переводится с крымско-татарского) в 1967 году Бродский отправился вместе с Анатолием Найманом.

Всю дорогу молодые люди разговаривали, разумеется, о поэзии, читали стихи, радовались новым необычным впечатлениям. Однако после того как машина миновала гряду Узун-Сырт, хорошо известную планеристам и воздухоплавателям как гора Клементьева, Иосиф замолчал.

На горизонте в сумерках выступили очертания потухшего вулкана Карадаг, что тут же и напомнил огромного звероящера, чья морда была погружена в воды залива.

Он пил соленую воду и никак не мог утолить жажду.

Он тяжело и глубоко выдыхал между глотками, выпуская в небо струи горячего, пахнущего водорослями и коктебельским разнотравьем газа.