Иосиф Бродский. Жить между двумя островами

Подумалось, а ведь это и есть киммерийские сумерки, наполненные звуками и запахами, то время суток, о котором в 1907 году сказал Максимилиан Александрович Волошин:

Равнина вод колышется широко,

Обведена серебряной каймой.

Мутится мысль, зубчатою стеной

Ступив на зыбь расплавленного тока.

Туманный день раскрыл златое око,

И бледный луч, расплесканный волной,

Скользит, дробясь над мутной глубиной,

То колос дня от пажитей востока…

И вот прошло ровно 60 лет.

Иосиф пока не знает, что тут, в предгорьях Карадага, на плато Тепсень находилось древнее поселение Афинеон (Калиера, по версии Максимилиана Волошина, который принимал участие в раскопках древнего городища в 1927 году). Однако он интуитивно ощущает, что именно здесь и звучит хор из Пролога к трагедии Еврипида «Медея». Вот хористы расставлены по террасам холмов, которые ступенями поднимаются к Карадагу. Голоса их хорошо различимы вместе с воем ветра, шумом моря и криками птиц.

«Слышишь ли, о Зевс, вопли жены несчастной?»

Или боль для небес – облака облик частный,

и в облаке том исчез Гелиос безучастный?»

«Смерть, безумная, кличет, голосом горе множа.

Но костлявая в дом и без приглашения вхожа.

Холоднее то ложе просто пустого ложа».

«Не убивайся, жена, зря о неверном муже.

Тот, кому не нужна, долю разделит ту же.

«Громом поражена, молнии – помни – хуже».

Об истории Коктебеля Бродский узнает позже от искусствоведа и переводчика Александра Георгиевича Габричевского (1891–1968) и его супруги художницы Натальи Алексеевны Северцовой (1901–1970).

А пока машина въезжает в поселок и останавливается на автостанции.

Отсюда друзья идут пешком мимо рынка по улице Стамова к подножью Тепсеня.

Михаил Ардов вспоминал, что в первое посещение Коктебеля Бродский часто бывал в доме Габричевских: «мы ежедневно выпивали, шутили, слушали иностранное радио». В этом доме Иосиф был особенно любим и уважаем.

«Это самый гениальный человек, которого я видел в жизни», – часто повторял Александр Георгиевич, невзирая на возражения собеседников – «но вы же видели Стравинского, Кандинского и даже Льва Толстого». Однако всякий раз Габричевский невозмутимо разводил руками: «Это самый гениальный человек, которого я видел в жизни».

Слушая подобные речи в свой адрес, Иосиф не мог не задавать себе вопрос об их правомерности и правдивости. Конечно, он знал, что о гениальности говорила Марина Цветаева: «Гений: высшая степень подверженности наитию – раз, управа с этим наитием – два. Высшая степень душевной разъятости и высшая – собранности. Высшая – страдательности и высшая – действенности. Дать себя уничтожить вплоть до какого-то последнего атома, из уцеления (сопротивления) которого и вырастет – мир. Ибо в этом… атоме сопротивления (-вляемости) весь шанс человечества на гения. Без него гения нет – есть раздавленный человек, которым (он всё тот же!) распираются стены не только Бедламов и Шарантонов, но и самых благополучных жилищ. Гения без воли нет, но ещё больше нет, ещё меньше есть – без наития. Воля – та единица к бессчётным миллиардам наития, благодаря которой только они и есть миллиарды (осуществляют свою миллиардность) и без которой они нули – то есть пузыри над тонущим. Воля же без наития – в творчестве – просто кол. Дубовый. Такой поэт лучше бы шел в солдаты».

Разъятость и собранность.

Самоуничтожение и сопротивление.

Наитие и воля.

Понятия, в которых в полной мере проявилась парадоксальность и непредсказуемость поэтического пути.

Но применимы ли они к нему, чей путь был так извилист, да и сам он едва ли походил на античного героя, способного восклицать «увы мне!» и вслед за героями Эсхила и Софокла посыпать голову пеплом.

И тогда Иосифу в поисках ответа на этот вопрос приходилось мерить расстояние от Тепсеня до Узун-Сырта, от Сюрю-Кая до Хоба-Тепе, от Киргизского Седла до Кучук-Янышара, где был похоронен Волошин.

Он сидел тут на остывающем камне.

Смотрел с вышины на мысы Хамелеон и Киит-Атлама, а в голове крутилось:

Когда так много позади

всего, в особенности – горя,

поддержки чьей-нибудь не жди,

сядь в поезд, высадись у моря.

Оно обширнее. Оно

и глубже. Это превосходство —

не слишком радостное. Но

уж если чувствовать сиротство,

то лучше в тех местах, чей вид