Исаак Дунаевский. Красный Моцарт

Пришло сообщение, что «Скрипач из Абрау» с успехом принят в Риге. Вместе с этим известием Даниил Грач принес адресованную лично Исааку Дунаевскому весточку от известного эстрадного артиста Константина Сокольского. «Дореволюционный элемент» просил разрешить записать пластинку с песней «Как много девушек хороших», которую блистательно исполнил Утесов. Дунаевский был польщен. Сокольский обещал, что запись будет великолепного качества — на рижской студии «Бонофон». И что было совсем немаловажно, предлагал хорошие гонорары.

Дома Зинаида Сергеевна сказала, что они стали лучше жить.

— Как ты это заметила? — спросил Исаак Осипович.

— Соседи чаще просят одолжить денег, — ответила Зинаида Сергеевна.

Как-то позвонил Александров, гогочущим голосом сообщил, что Шумяцкий обещал ему выпустить конфеты, на обертке которых будет надпись «Веселые ребята», а еще он обещал выпустить папиросы.

Исаак Осипович пошутил:

— Ну и дыму же будет от нашего кинофильма.

Перед ноябрьскими праздниками в Ленинград приехал предлагать свои пьесы Александр Корнейчук. К тому времени «Платоном Кречетом» он уже завоевал МХАТ. В Ленинграде пришел в Театр музкомедии и стал читать пьесу по-украински. Дунаевского это поразило.

Артисты наклонялись к Исааку Осиповичу и беспрестанно спрашивали: «Это какое он слово сказал, что он имел в виду?» Дунаевский, выросший на Украине, считался знатоком украинского языка.

Пришла радостная весть о том, что перечислили деньги за «Веселых ребят». Вдвоем с Зинаидой Сергеевной они стали подумывать о машине. Иметь четырехколесное диво было очень соблазнительно. Мешало только одно очень неприятное обстоятельство. Реакция композитора оказалась «неправильной для вождения». Каждый столб был его. Не получалось. Пришлось согласиться с тем, что машину им не водить. Зинаида Сергеевна утешала, говорила, что очень неудобно ездить самим. Тогда же Исаак Осипович пообещал, что если машина будет, то обязательно вместе с шофером.

В театр через парадные двери вошел авторитет Дунаевского. Об этом велеречиво сообщил Утесов. Грач говорил обратное: «К нему в кабинет ходят все, кому не лень. Он сделал из своего кабинета настоящий актерский клуб». Все это устраивало Исаака Осиповича. После шумного московского Театра сатиры, где его преследовали слухи, здесь все казалось родным и близким. Это был вариант игры, любимой Александровым. Все время какие-то разговоры, анекдоты, смешинки — перемыв костей. Когда Исаак Осипович выходил, перемывали косточки ему. А как только входил — Утесову, если того там не было. Как граммофонная пластинка: по одному кругу. Мол, евреи уже совершили все свои ошибки, и вот только анекдоты еще остались им в удел.

Исаак Осипович знал, что его преследует шутка Алексеева. И еще он знал, что, позволяя подобное в своем кабинете, он ни в коем случае не становится ближе этим людям, просто он позволяет быть всем веселым. Композитор не пугался демократизма и не обижался на смешное прозвище, если оно было талантливым. Он не любил только дешевого панибратства и фамильярности.

Однажды к нему постучался капельдинер театра, сказал, что написал музыкальную симфонию, и просил ее посмотреть. Если вдруг Дунаевскому она покажется удачной, может быть, исполнить ее на сцене? Исаак Осипович вынужден был взять музыкальное произведение. Дома долго смеялся, говорил, что энтузиазм масс — явление замечательное.

Влияние Дунаевского заметно возрастало и в киномире. С ним хотели познакомиться все новые и новые режиссеры. Григорий Дикштейн, который работал в детском кино, прислал записочку: если у Исаака Осиповича будет свободная минута, пусть заглянет к нему в студию и сделает что-нибудь для детей. Дикштейн угадал настроение композитора. У маэстро подрастал сын Геничка, хотелось что-то написать для него. Правда, режиссер остудил его пыл, невнятно сказав, что тема пока ему неясна, возможно, будет что-то историческое. Дунаевский ответил, что принципиально он к этому не готов.

В Дунаевском неожиданно открылся хороший продавец собственных мелодий. Он убедился, что при толковом раскладе сил может зарабатывать неплохие деньги. Однако композитора смущало то, что на труд сочинителя мелодий не существовало готовых расценок. Каждый композитор договаривался с директором картины отдельно о сумме гонорара. Дунаевский не стеснялся обсуждать эту тему.

Именно в этот период Утесов стал мрачно рассматривать «Двенадцать стульев» Ильфа и Петрова. Потом он сказал Исааку Осиповичу, что намерен обратиться к этим двум парням, чтобы они написали для него смешной сюжет, что-нибудь про мюзик-холл или цирк. Может быть, Дунаевский согласится писать к их либретто музыку? Все было обставлено так виртуозно, что Исаак Осипович не заподозрил никакого подвоха.