Исаак Дунаевский. Красный Моцарт

Параллельно «Джаз-комедии» (рабочее название «Веселых ребят») он работал над бесконечными музыкальными обозрениями, которые в театре называли «гармоническими обострениями» и которые Исаак с удовольствием сочинял, ловко импровизируя, где надо, перелагая классиков и подводя их к той черте, за которой их темы заканчивались и начиналось его творчество — великолепное, с размахом, от которого кровь кипела и хотелось в бой. Музыка была сродни молитве. Трудно было ожидать, что кто-то поймет это правильно, но тем не менее даже бравурная, она была его личной молитвой. «Прошу тебя, небо!» — говорила мелодия, и басы откликались: «Пусть мой труд искупит грехи нашего рода. Бери мой пот, только крови не требуй. А если хочешь мне дать боль, то такую, чтобы я мог вынести». А в ответ: «Небо, я смиренно приму все, что ты дашь: и награду, и испытание».

Он был готов к испытаниям, и они не замедлили прийти. Он уже несколько дней не мог получить доступ к студии звукозаписи «Белгоскино», располагавшейся в Ленинграде. Не знаю почему, но с легкой руки Корш-Саблина Исаака звали на озвучание каждой ленты, которая там выходила. Он деликатно, когда не хотел, отказывался. Но когда «нужда» припирала, соглашался. Музыкальный редактор киностудии, его хороший знакомый Эммануил Швайцер считал, что музыка Исаака очень кинематографична. Главную роль в картине исполняла роскошная Татьяна Гурецкая. Она тоже несколько раз просила Исаака написать для нее песню. Но дела требовали другого. Надо было изменять настроение ленты. Создавать смесь бравурного и патетичного, что с легкостью ему удавалось… Работу можно было закончить быстро. Коридоры студии казались гораздо короче, чем раньше. Возможно, от любви, с которой к нему относились на студии, за спиной вырастали крылья. Обрывать их не хотелось. Но несколько раз во время записи ломалась аппаратура. Музыканты нервничали. Он, как дирижер, не мог получить четкого ответа, в чем дело и когда удастся наладить запись. Происходил всплеск, разыгрывались нервы. И тут телеграммой его удивил Григорий Васильевич! «Срочно, срочно», — писал гений.

Другой нехотя согласился.

«Приезжайте в Москву». Вызов не терпел отлагательств. Григорий Васильевич был велик в нервном состоянии. Аршанский, всегда со своей сладкой улыбкой, развел руками, но делать горько Исааку не стал. Страстный композитор знал, что с сомневающимися натурами так и надо. Быстро, очень быстро собрался.

Затянувшаяся эпопея с «Веселыми ребятами» стала казаться насмешкой над результатом.

На вокзал он чуть не опоздал, что случалось с ним крайне редко. Вошел в купе, бросил чемодан. Оглянулся. Никого. Было уже темно. За окном падал тихий снежок.

За его спиной профессионально добрый голос произнес:

— Ну вот. Сюда, пожалуйста. А их я пока заберу. Так удобно?

В дверях стояла проводница.

Исаак не успел опомниться, как часть тела проводницы, словно фокус, сдвинулась и уступила место иному существу — женского пола, которое держало в руке костыли.

— Бедняжка, — непроизвольно прошептал Исаак.

Создание уже стояло у окна.

— Вам помочь? — бросился к ней Дунаевский. Попутчица испуганно на него посмотрела. Да, сомнений не было. Это создание явилось не спутницей, провожающей в дальнюю дорогу героя. Она сама собиралась ехать. И титул «попутчица» словно был выжжен у нее на чистом лбу с натянутой бледно-розовой кожей. В руке создание держало дерматиновую сумочку. В проеме возникла фигура пузатого носильщика в фартуке с тремя огромными чемоданами. Было странно, что в таком количестве вещей могло нуждаться обычное человеческое тело.

Словно навязчивые мелодии, баулы отлипали от рук носильщика и липли к рукам создания, перенимающего свою ношу. Женщина казалась очень хрупкой и при этом была высечена из стали. Плотно сжатые губы.

— Я сама, — прошептала она, когда Исаак попробовал подхватить чемодан полегче. Легкое движение женской кисти и тяжеленный багаж сам собой взлетел на третью полку.

Незнакомка двигалась словно не воздух, а море проблем облегали ее со всех сторон, и чтобы совершить хотя бы минимальное движение, ей надо было их разгрести.

— Если что надо, зовите, — буркнула проводница и исчезла.

Состав неожиданно дернулся. Совершенно некстати случайная дробь, перестук колес напомнили Дунаевскому вступительные аккорды «Кармен» Бизе и брамсовской Первой симфонии.

А потом на смену пришла блюзовая мелодия. Она ладно звучала, точно кто-то наигрывал ее за стенкой. Можно было подумать, что это звучала у него в голове, бархатная, обволакивающая, как прикосновение Бобочкиной ладони, мелодия. И где-то фоном ей вторила вдогонку задорная, искристая, как первомайский город в трепещущих флагах, другая. Он вспомнил фразу Лебедева-Кумача, которую тот произносил всегда со смехом, словно предлагая некую загадку, всплывающую автоматом вслед за дружеским рукопожатием: «Как много девушек хороших, как много ласковых имен».