Исаак Дунаевский. Красный Моцарт

Фраза эта была якорем. Он писал к ней музыку. И теперь страдал от того, что музыка множилась, но окончательного мелодического решения не находила. Он еще находился в плену выбора, когда в проеме двери возникла проводница с двумя стаканами чая, словно это были священные бармы Мономаха.

«Тюх-тюх, тюх-тюх, разгорелся наш утюг…» — пропел кто-то в голове Исаака Осиповича. Проводница напоминала Федю Курихина, и чашки в ее руке дребезжали как серьги в ушах старой барыни, с размахом и тревожно. Александрову бы это понравилось. Деталь — для фильма.

Состав тронулся.

Исаак отметил малую секунду в перестуке колес. Секунда появлялась не сразу, а через два оборота. Словно начало мелодии.

Незнакомка хромала.

Исаак стыдливо отвел глаза. Вычел из окружающего глаз пространства ноги незнакомки. С одной стороны длинные, стройные, волнующие, с другой — с тайным дефектом.

Уселся.

Надо было что-то делать. В глаза лезла вязкая паутина из диагоналей, крестиков, треугольников — кутерьма линий, составляющих абрис пролетающих стремительно пейзажей.

Подташнивало. Взгляд остановился на эфемерном создании.

Незнакомка на него покосилась.

Исаак отвернулся.

Прошло пять томительных минут. Взгляд незнакомки застрял на Исааковом пиджаке. Молодой мужчина удивленно покосился. Незнакомка отвернулась.

Стрельба глазами шла с обеих сторон, не принося заметного урона противнику.

Все было бы ничего, если бы не костыли незнакомки. Взгляд Исаака безуспешно искал место дефекта. Линия бедер, колено, лодыжки, икры, голень… Да, кажется, на голени была заметна ямка или перелом, утолщение, а может, игра света? Черт, не стоило тратить столько много сил, выискивая уродство.

Незнакомка чувствовала, как глаза незнакомца обшаривают ее тело, и никак не реагировала. В руках она, словно талисман, держала «Ленинградскую правду».

— А почему вы бесконечно читаете одну и ту же газету? — поинтересовался Дунаевский.

— Я боюсь забыть.

— Что? Сколько тонн угля добыли из недр Днепрогэса?

— Да нет, — улыбнулась незнакомка. — Я этим не интересуюсь. Здесь указан адрес профессора-ортопеда, которому я везу костыли.

Лицо Исаака вспыхнуло.

— Зачем профессору костыли, если перелом у вас?

— У меня нет перелома.

— О боже, а что?

Незнакомка стыдливо замолчала.

Воображение Исаака подсказало несколько пикантных ответов.

— У вашего профессора?

— У моего племянника. Это костыли для него. Он сломал ногу в Москве. И я везу ему, чтобы он смог ходить.

— О боже!

— А вы подумали, что это я? Я танцовщица из оркестра Александрова.

Она произнесла это таким тоном, словно танцовщицы не могли ломать ноги.

— Наверное, много гастролируете?

— Нет.

— А с Касьяном Голейзовским доводилось работать?

— Нет. Откуда вы знаете эти фамилии?

Дунаевский покачал головой, словно бы от удивления, что ему, образованному человеку, задают такие вопросы. Он не стал объяснять, что едет в очередную командировку к Грише Александрову, что ему надо заменить одну-единственную песню — тот самый блюз, который сейчас возник в его голове. Надо было создать лирическую атмосферу. Работа над фильмом тянулась очень долго. Он еще в середине 1933 года написал всю музыку, но слова Масса всем действовали на нервы. Никто их не утверждал. Потом появился Лебедев-Кумач. И сразу все сдвинулось с мертвой точки.

— Вы любите музыку? — спросила она. — Классическую?

Дунаевский нахмурил брови:

— Д-да.

— Кто ваш любимый композитор?

Дунаевскому впервые в жизни пришло в голову, что, пожалуй, он не может ответить на этот вопрос. Ведь на самом деле ему нравились те мелодии, которые приходили в голову ему, а из классиков… С течением времени он очень хорошо начал понимать, откуда берутся их мелодии, и стал ценить только тех, у которых он не понимал происхождение гармонии. Таких было немного, но они были: Чайковский и Глинка. Пожалуй, эти двое были первыми в его потайном списке кумиров.

Он сказал:

— Бизе.

Ответ оказался удачным. Женщина заулыбалась. Она разделила первое пристрастие.

— А из современных?

Он сделал вид, что задумался. Незнакомка вдруг выпалила:

— Мне нравятся песни Константина Листова.

Исаак Осипович, помимо своей воли, расстроился. Он все-таки ожидал услышать совсем другое.

— Да, «эх, тачанка-ростовчанка, все четыре колеса!» — пропел он. — Это хорошо. Но не совсем убедительно в музыкальном плане.

— Вы говорите, как музыкальный педагог.

Она опять улыбнулась, потом убрала рукой волосы со лба. Они беседовали, как два близких друг другу человека. Дунаевский даже не понимал, как такое может быть.

Звали ее Натальей Николаевной Гаяриной. Ей было 32 года. Вероятно, их пути не раз пересекались. Жила Гаярина в Ленинграде. И в Москву ехала к одному очень известному ортопеду, чтобы тот переделал костыли для ее племянника, который сломал ногу и нуждался в серьезном лечении. Своих детей у Гаяриной не было, и она ухаживала за племянником, как родная мать. Ее семейное положение не отличалось оригинальностью. Она была замужем за инженером — очень актуальной и модной тогда профессией. Они жили в доме для молодых специалистов.