Исповедь бывшего журналиста. Тайны российской журналистики от перестройки до наших дней

В городе процветала проституция. Девушка на ночь здесь стоила лишь около 10 долларов, но можно было и попросту купить женщине продуктов. Не знаю, правда ли это, но приходилось слышать, что в горах, где из-за войны с продуктами было особенно туго, женщину можно было купить и за банку тушенки. Возможно, это преувеличение, но в кишлаках было действительно очень тяжело.

В таджикской гражданской войне и я, и большинство других российских журналистов однозначно поддерживал оппозицию. Объяснялось это достаточно просто: оппозиции противостояли люди с коммунистическими, просоветскими убеждениями.

Помню, как в 1991 году, то есть еще до войны, в Комсомолке была напечатана хвалебная статья об исламской партии возрождения Таджикистана с броским заголовком «Подпольный обком действует». Я разговорился с автором: «Эти исламисты, конечно, странные диковатые люди, но все лучше, чем коммунисты».

Таджикским исламистам, лишь слегка «разбавленным» демократами, очень благоволили российские демократы.

Так, осенью 1991 прокоммунистический Верховный Совет республики, разгневанный решением своего председателя Кадриддина Аслонова запретить социалистическую (бывшую коммунистическую) партию, сместил его и избрал нового лидера, бывшего первого секретаря таджикской компартии Набиева.

В ответ оппозиция начала бессрочный митинг протеста. Мирить их с коммунистами приехал Анатолий Собчак[13], прихвативший с собой американского политолога, бывшего советского журналиста Александра Янова[14].

Анатолий Собчак выступил перед митингующими о торжестве демократии. «Мы стояли с коллегами на ступеньках Верховного Совета, наблюдая за этим спектаклем. Собчак как Ильич вытянул руку вперёд, ожидая в ответ аплодисменты, но вот незадача. Наступил час намаза, и вся многотысячная толпа уткнулась лицами в расстеленные коврики, подняв зады вверх», – вспоминает журналистка Галина Гриднева.

Однако лично мне в Душанбе запомнился больше не Собчак, а Александр Янов. Новоявленный американец водрузил на стул ноги в красивых «ненашенских» носках. Для него было все ясно: «эти глупые коммунисты опять душат свободу и надо убедить их выполнить требования демонстрантов».

«Коммунисты» сдались на эти увещевания, и Рахмон Набиев сложил с себя полномочия до президентских выборов. Мудрые миротворцы уехали, а вскоре в Таджикистане началась бойня.

В реальности же, как раз не «коммунисты», а исламисты, слегка разбавленные местными «демократами», проявили чисто большевистское неуважение к мнению населения. Дело в том, что в 1991 кандидат от оппозиции талантливый кинорежиссер Давлат Худоназаров проиграл выборы Рахмону Набиеву. Оппозиция не смирилась с поражением и организовала многотысячные непрерывные митинги, плавно переросшие в гражданскую войну.

К российским журналистам очень хорошо относились обе противоборствующие стороны, проявляя к нам чисто восточное гостеприимство. Совсем по-другому воспринимались местные журналисты. На них смотрели, как на участников конфликта и меняли на военнопленных.

Помню, как присутствовал при обмене «оппозиционных журналистов». Ребят только что отпустили из тюрьмы, и они ехали в лагере таджикской оппозиции в Афганистане. Разговорился с одним парнем.

– Били каждый день. Почти не кормили. Полгода просидел.

– За что они тебя. Ты же вроде не такой и известный?

– Так поэтому так долго и держали. Известных меняли сразу.

Косовские истории

«Зачем ты говоришь на фашистском языке?!» – почти кричал на меня официант в белградском кафе, к которому я обратился по-английски. «Американцы бомбят нас, славян! Говори по-русски. Сербы и русские – братья и должны быть вместе».

Это было в Белграде во время натовских бомбежек Югославии[15]. Любовь сербов к русским в 90-е годы прошлого столетия было почти иррациональной. В местных кафе звучала песня: «Нас и русских 300 миллионов». Беседуя со мной, сербы часто говорили, что у них есть такая присказка: «Мы верим только в Бога и Россию!».

Но к этому обожанию примешивалось и недоумение, помноженное на обиду: «Ну, когда же вы придете к нам на помощь?!».

Совсем по-другому относились к русским косовские албанцы. Для них мы были те же слегка измененные сербы, то есть враги.

Как-то, уже во время натовских бомбежек Югославии я попал в довольно неприятную ситуацию. Я ловил попутку на горной дороге Македонии, и неожиданно меня подобрал автобус, в котором ехали косовские беженцы.

Если бы я сказал им, что я россиянин, то меня могли бы просто разорвать на куски, и я представился поляком. Увы, разговора избежать не удалось: беженцы просто жаждали рассказать «всю правду» польскому журналисту.

Посочувствовав мне, что моя родина находится рядом «с такой неприятной страной, как Россия» («будьте очень осторожны»), косовары раскрыли мне страшную тайну. Оказалось, что «сербы – это плохие русские».