Испытание на прочность: Прощание с убийцей. Траурное извещение для знати. Выход из игры. Испытание на прочность.

Не меньше радовалась она, носясь с деревенскими девчонками по сараям, играя в саду в прятки, убегая в гороховые поля, залезая на стога сена и деревья, гоняя шайбу или мяч, катаясь на коньках или санках. И лишь когда у нее в комнате подружки принимались играть в дочки-матери, Августа выбывала из игры. Вмиг они превращали ее комнату в квартиру — с кухней, спальней, гостиной, — после чего сразу начинались семейные будни. Девочки посылали кукол в магазин, в прачечную, за дровами, велели им топить печь, кормить кроликов. Они укладывали малюток спать, разговаривали с ними, нянчили, бранили, пели колыбельные. При всем желании Августе не удалось бы придумать, что бы она такое могла сказать куклам, а куклы — ей. Она бы услышала только собственный голос — собственный вопрос, собственный ответ. Все же она пробовала, про себя повторяла то, о чем, играя с куклами, говорили другие, в надежде, что вдруг куклы примут ее в свою игру. Но куклы по-прежнему хранили молчание.

Мы такие же люди, как все, говорила ей позже фрау Шванке, вдова скотника, жившая одиноко в сторожке у ворот. Тяжело больная, она уже не выходила из дому. Целыми днями сидела у окна, глядя во двор. Поначалу она видела конные повозки. Потом площадь у ворот вымерла: для новых тракторов и комбайнов с десятиметровыми жатками ворота оказались тесны. Тогда фрау Шванке стала смотреть на господский дом, ярко светившийся в глубине парка.

Все мы одного, человечьего племени, говорила она Августе, а имела в виду Олимпию. Выглядывая из-за цветочных горшков и ваз, вдова порой махала Олимпии. Олимпия видела, как та знаками зовет ее, но не заходила. Она выгуливала собаку. И лишь махала в ответ.

Мы такие же люди, как все, — слова гаснущего рассудка. Иногда Августа приносила старухе поесть, та же все спрашивала об Олимпии, плакала. Почему она не заходит? Почему идет мимо? Я зову ее, а она не идет. Я целыми днями одна, у меня же есть время для нее!

Глядя на вышитого оленя над кроватью, Августа пыталась объяснить ей, в чем тут дело. Ну так в чем же? То, что женщина была стара, было причиной косвенной. И то, что она была больна, тоже было причиной косвенной. То, что муж ее был рабочим, — вот что было главной причиной, а следствием — равнодушие Олимпии. В слезах старуха вставала со своего стула у окна. Мы ведь люди, говорила она, припав к плечу Августы.

Августа прижимала старуху к себе.

Приходите еще, говорила вдова.

Августа приходила, но не часто. Старуха страдала водянкой.

Не только дети и рабочие, но даже поставщики из города и почтальон боялись шевельнуться, когда попадали в просторную переднюю господского дома. У входа они тщательно вытирали ноги, даже если те были чисты. Они глядели в пол, но слух у них был обострен до предела. Они стояли такие же неподвижные, как сундуки и статуи, и с таким видом, будто сейчас их схватят и увезут в неизвестном направлении. Лакей, тот, бывало, кричал из гостиной в гостиную или наверх на лестничную площадку, если был уверен, что Олимпии и Ц. А. нет дома. Но дети, почтальон, рабочие и поставщики всегда говорили шепотом. В лучшем случае они озирались по сторонам, мяли в руках шапки и напрягали спины, словно на них кто-то напирал сзади. Что-то угнетало их, они не помнили, что им нужно в этой передней и по какому делу вообще пришли, покуда вновь не оказывались на улице. Только тут к ним возвращалась память, и они говорили о своем деле быстро и громко.

На крыльце дома стоит Ц. А., рядом с ним Олимпия, рядом с нею управляющий, рядом с ним его жена, рядом с нею дети в полосатых носочках и лакированных туфельках — Йоханнес, Августа, Йоханна. За ними в дверях толпятся гости. К дому подъезжает пароконная подвода, последняя из тех, что возили снопы в овин. Поверх снопов сидят две работницы, у каждой на коленях по большому и маленькому венку из колосьев. За подводой, толпою человек в сто, идут рабочие и их жены, некоторые с детьми. Подвода останавливается. Работницы слезают на землю и, держа в руках вилы с наколотыми на них венками, встают перед Ц. А. Смущенно смотрят на него. Первая читает стишок, затем наступает очередь второй. Обе то и дело забывают рифмы, краснеют и потупляют глаза, вперенные в стену дома. Они подсказывают друг другу. Наконец стихи прочитаны, столбняк отпускает работниц. Они вручают Ц. А. большие венки, увешанные множеством пестрых лент, и отходят назад. Ц. А. благодарит, говорит мы, и нам, и наш, благодарит всех преданных друзей

, как и в прежние годы помогавших, несмотря на трудности и непогоду, убрать урожай добросовестно и в срок. Он благодарит господа бога от своего имени, от имени жены и детей, затем благодарит рабочих. От умиления голос его слегка прерывается. Конец его сольной партии.