Испытание на прочность: Прощание с убийцей. Траурное извещение для знати. Выход из игры. Испытание на прочность.

Никто не заметил, как летел голубь: он камнем упал с неба и ударился о мостовую. Он лежал точно мертвый. Потом шевельнул крылом, обессиленно, пробуя, затем сложил его и вновь затих. Августа стояла среди людей у собора и смотрела на голубя. Единственным, кто отреагировал на это происшествие, был блондин в джинсах, закусывавший со своей подружкой на ступеньках собора. Он взял синюю холщовую сумку, подбежал к голубю, положил его туда и вернулся на прежнее место. Они поставили сумку между собой и продолжали есть. Люди разошлись. Лишь тогда девушка вытащила голубя из сумки. Было ясно, что птица умрет.

Августа подсела к ним на ступеньку, взглянула на девушку и сказала: Наверное, он на что-то налетел и потому упал.

Нет, ответила девушка, он упал, потому что захотел.

Как в Нью-Мексико, где птицы замертво падают с неба, сказал блондин. Хлопнешь в ладоши, а они дохленькие сыплются с деревьев.

Все, уже умер, сказала девушка.

Что вы с ним теперь сделаете? — спросила Августа.

Да, Генрих, что? — сказала девушка. Она высосала помидор и посмотрела на мертвого голубя, лежащего у нее на коленях. Дожевав помидор, она встала. Генрих взял сумку.

Прощальный путь к мусорной урне, сказал он.

Они пересекли площадь и скрылись из виду.

Оставшись одна, Августа сказала вслух: Ты же всегда так любил поговорить о самоубийстве, Ц. А. Способы, которыми ты хотел умереть, — это проекция, спроецированная на проекцию.

Он разбился посреди мостовой. Разбиться о мостовую. Разбиться о воду. Ходить по воде. Ходить по трупам. Изнуренная, вялая, разбитая, как после приступа лихорадки, оглушенная и онемевшая. Закрыть глаза. Ничего больше не видеть. А ты, Ц. А., — что видишь ты?

Уже ничего.

А что бы ты мог увидеть? Голубя? Он разбился посреди мостовой. Не увидеть это было невозможно — как и стоявших на площади людей, как и того, что голубь мертв. Ну а еще?

Я вижу то, чего не видишь ты.

Нет, ты не видишь, ты просто знаешь, сказала она. Ты знаешь фразы, свои фразы.

Ты это дружески?

Конечно. Итак, что же ты видишь? Говори.

Ц. А. бы только огляделся вокруг: Я вижу внушительное, величественное.

Как же я могу это видеть? Это не ответ! Открой глаза, Ц. A.! Ты, верно, все еще в мыслях о голубе, но он уже мертв и валяется в мусорной урне.

Нет, сказал Ц. А. Я говорю про дома на этой площади, внушительные, величественные.

Постой, вот ты говоришь: внушительные, величественные. Но ведь дома на площади разные. Собор — это средневековье, а музей вон там — классицизм. Что ты имеешь в виду?

Его ответ: Я имею в виду хотя бы вон те патрицианские дома, и Ц. А. указал бы рукой на фахверковые постройки.

Августа посмотрела бы в ту сторону. Ты говоришь «хотя бы». Будь же точным, в том-то и состоит игра, ты ведь знаешь.

Да.

А я скажу тебе, что вижу я: я вижу, как в уборную, что возле автобусной остановки, заходит человек. Я вижу машины на площади и прислоненные к деревьям велосипеды. Я вижу, как у перехода тормозит пыльный красный «фольксваген», на двери которого какой-то шутник написал «Ищу мойщицу».

Ты видишь все какие-то мелочи. Ты слишком рассудочна. Взгляни же на фахверковые дома, на собор, на музей, все это благородные, берущие за душу здания, воздвигнутые в гордую, величавую эпоху. Так что мне за дело до твоей мойщицы?

Ты это дружески?

Ц. А. кивнул бы.

Но позволь, эти дома были построены в разные эпохи.

В ответ он наверняка бы усмехнулся: А разве я отрицаю?

Нет, но тогда скажи, какую эпоху ты имеешь в виду — не вообще, а конкретно. К тому же эти твои определения «гордая, величавая» — с чего ты это взял и откуда мне знать, что ты под ними подразумеваешь? «Гордый и величавый» вовсе не свойства. Это субъективные ощущения. Ты видишь ощущения. Видишь, идет священник в капюшоне? Он — зрим. Или вон та парочка на скамейке. Девушка сидит на коленях у парня. Они щебечут о любви.

Продолжай.

На кого бы он при этом взглянул — на парочку или на Августу?

Да ты не на меня смотри, а на них. Гляди, парень трогает девушку за коленку.

Ты меня доконаешь своей точностью. Дай мне договорить: все эти дома сохранили тайну своего времени, его таинственный сумрак. Слушай, что я скажу: вещам дано говорить и дышать, они наделены душой. История некогда гордых дворянских семей…

Она бы вскочила с места. Одни голословные утверждения! Ты портишь игру, Ц. А. Прошу тебя, соблюдай правила, иначе моим вопросам конца не будет. Я спрашиваю: что значит история и о каких семьях ты говоришь? Назови фамилии, хотя бы одну. И что значит «гордый»? Под гордостью ты подразумеваешь богатство. Но на чьих плечах лежало бременем это богатство? Кто оплачивал гордость? Гордые времена — другое слово тебе неведомо? Я стараюсь смотреть твоими глазами, но замечаю лишь, что своими фантазиями ты делаешь из меня дуру. Извини.

Он кивнул бы: Ты это дружески?

Да.

Ты слишком умна, Августа. Ты слишком долго училась.

Здесь это ни при чем. Я лишь пытаюсь точно фиксировать увиденное и мыслить точными категориями, ты же все философствуешь. Знаешь, чем ты занимаешься? Ты цепляешься за ощущения, перепрыгиваешь с одного на другое. Уж я-то тебя знаю.

Разве я не прав, Августа?

В чем?