Испытание на прочность: Прощание с убийцей. Траурное извещение для знати. Выход из игры. Испытание на прочность.

Барон: Командование нас никогда не обманывало. Последние директивы, например об учете рабочих на всех заводах, о рациональном использовании иностранной рабочей силы и лагерных заключенных, о применении физических, химических и технических открытий, уже приносят свои плоды. Вот-вот появится новое оружие — всесокрушающее, фантастическое оружие!

Возражение: Так не пора ли его применить?

Барон: Надо уметь ждать. Ждать — это искусство, а фюрер — художник.

Возражение: Но ведь мы отступаем за По. Американцы уже в Нюрнберге, русские — под Берлином.

Барон: Ждать, конечно, нелегко, но если врага разобьют в Германии, то исход войны будет решен. Добиться этого в Польше и в Нормандии нам, к сожалению, пока не удалось.

Они идут рука об руку, время — час ночи. Ротмистр ждет, что скажет Бекер, Ц. А. молчит. Он еще весь в мыслях о генералитете и тех надеждах, какие возлагал на него после побед в начале войны. Он вспоминает все свои тайные (и уже не вполне тайные) сомнения, одни из которых подавил в себе, а другие обратил в надежду, и пытается понять, верит ли он в то, что положение еще поправимо. Однако Ц. А. наталкивается только на сомнение и отчаяние, которых Бекер не в силах выразить. Он бы поделился ими, если б нашел слова. Дело отнюдь не в том, что ему недостает смелости. Тут включается автор. Не поясняя, к кому теперь относится я, он продолжает: Как могла случиться столь чудовищная катастрофа? Чем глубже я задумываюсь о наших генералах, тем большая меня охватывает растерянность. Не есть ли это неразрывное сплетение беспечности и обдуманных намерений? Может, это и есть то, что древние греки называли трагической виной? Не повторяя вопроса, друг, он же барон, с нетерпением ждет ответа. И Бекер начинает говорить, говорить как на духу. Его будто прорывает; он так и сыплет апокалипсическими пророчествами, видениями и картинами конца света. Нацизм, говорит Ц. А. устами обер-лейтенанта Бекера, рухнет, как трухлявая стена под напором могучего урагана, и унесет Германию в пропасть — разверзнется адская бездна — возникнет хаос — пустота — страдания — преступления — триумф всего низменного…

Перечень этих ничего не значащих образов продолжается до бесконечности. Вслед за вереницей ужасов идут обещания самому себе. Никогда снова!

 — восклицает Бекер (писал Ц. А.). Если я останусь жив (писал Ц. А.), думает Бекер, долгом моим будет сделать все для того, чтобы такая шваль никогда больше не породила нового фюрера.

Ротмистр, он же друг, слушает. Никаких сведений о том, что он перебивает Бекера, в дневнике не содержится. Автор сообщает лишь, что друг, ротмистр и барон, мягко кладет руку Бекеру на плечо и говорит: Ты устал и раздражен. Утром тебе в дорогу. Иди спать, а то еще, чего доброго, я на тебя донесу…

Почти стемнело. Над отрогами Шварцвальда всходила круглая луна. Она светила оранжево и совсем близко. Августа разглядывала ее в зеркало заднего вида: красную, оранжевую, мягкую, золотистую, твердую, белую, холодную. К луне подходило то одно сравнение, то другое, а то и вовсе никакое.

21 апреля 1945 года, южнее Болоньи (судя по дате на полях, записано 2 января 1947 года).

Игры со смертью: под ястребиным взором американских воздушных разведчиков Бекер, точно загнанный олень

, мчится средь холмов. Кружащие над ним самолеты он называет хищными коршунами, высматривающими добычу на поле, где мыши в страхе разбегаются по норам. Такая мышь являет собой нечто жалкое, несмотря на лучшее в мире вооружение, вооружение фюрера. (Сам Бекер, к примеру, вооружен лишь автоматом.) За все годы солдатской службы не было для обер-лейтенанта Бекера ничего гнуснее и унизительнее ощущения полной беззащитности перед этими маленькими тихоходными самолетиками, которые кружат в небе и кажутся совершенно неуязвимыми. Нельзя сказать, чтобы, вытянувшись пластом и прижавшись лицом к земле, он с большим хладнокровием взирал на проезжающие мимо американские танки, но самолеты вызывают в нем именно раздражение. Он проклинает их за то, что они вынуждают его, командира отступающего отряда, вместе со своими солдатами позорнейшим образом прятаться в окоп; это самолеты повинны в том, что они стали чем-то вроде червей, копошащихся в навозе.

Ты еще помнишь свою книгу?

Да.