Испытание на прочность: Прощание с убийцей. Траурное извещение для знати. Выход из игры. Испытание на прочность.

Она включила радио. Шлягеры. Покрутила дальше: клавесин. Еще тошнее.

Неужели тебе никогда не приходило в голову, что я хотела быть свободной?

На рассвете 23 апреля кто-то будит обер-лейтенанта Бекера. Он вскакивает и узнает в стоящем перед ним человеке с перебинтованной головой смещенного командира роты. Майор предлагает Бекеру ехать вместе с ним: он нашел машину и хочет догнать дивизию. Бекер соглашается — лишь бы вырваться из западни и не попасть в плен.

Они едут через Финале; бой на время утих. От унтер-офицера полевой жандармерии они узнают, что этой ночью мост был взорван — в ту самую минуту, когда по нему уже шел первый американский танк.

А как же наша техника? Люди? Моя рота?

Жандарм пожимает плечами. Отрезаны. Для них война кончилась. Он пропускает их дальше.

Я так часто желала тебе смерти.

И вот ты умер, но облегчения нет. Ведь я ушла. Ушла, когда ты крикнул, что пристрелишь меня. Мог бы и не умирать.

Сбросив газ, она пропустила шедшую на обгон машину и отстала от нее. Снова она была на дороге одна. Долина, Рейна наползала всей своей ширью на лобовое стекло: серые краски и игра первых темных тонов; белизна терновника погасла.

Не верь, Ц. А. Было бы чистейшим враньем, скажи я сейчас, что твоя смерть меня окрылила, что я ликую, что жизнь моя отныне праздник, что я свободна как ветер и вообще теперь кум королю. Это совсем не так. Точнее будет сказать — очертя голову или на краю пропасти. Из целого обратившись в треть перед прыжком: отрыв, полет, удар, кровавое месиво. Мои угрызения совести, мой стыд — тебе до них уже дела нет. Это ты понимаешь, Ц. А.? (Пауза.) Что же, я свободна? (Пауза.) Нет, не свободна. Разве что только никогда больше не услышу от тебя, что я неблагодарная, что нет мне прощения, что я непростительно пренебрегла тобой. Этого ты уже сказать не сможешь. (Пауза.) С этим кончено навсегда. (Пауза.) Тут уж мы оба бессильны что-либо поправить.

А твои монологи о смерти? Я была от горшка два вершка, когда ты впервые сказал, что умрешь в пятьдесят пять. Потом ты должен был умереть в пятьдесят шесть, потом — в пятьдесят семь, но в пятьдесят два ты утверждал, будто тебе лишь пятьдесят. Ты всегда то убавлял, то прибавлял себе годы, но с цифрой «пятьдесят шесть» ты угадал. Попал в самую точку. Когда однажды в пику тебе я сказала, что сама умру в двадцать семь, до моей предполагаемой смерти оставалась еще уйма лет. Но ты удивленно посмотрел на меня, прикинул в уме и почти радостно сказал: Значит, ты умрешь сразу вслед за мной.