Испытание на прочность: Прощание с убийцей. Траурное извещение для знати. Выход из игры. Испытание на прочность.

Гостиница называлась «Виноградная лоза». Свет горел во всех ее окнах. Получив комнату, Августа села в обеденном зале за длинный стол и заказала графинчик вина. Она сидела, курила, смотрела на людей за соседними столами. В костюмах и при галстуках они ужинали или просто тянули вино. Августа разглядывала резную мебель, клетчатые скатерти и занавески и читала изречения на деревянных тарелках, висевших по стенам. Кругом все было заставлено цветами в горшках и оловянной утварью. В аквариуме под стойкой плавали форели. Хозяйкой и подавальщицей была приветливая толстушка в белом фартуке. Когда она была не занята, она подсаживалась к трем старикам и болтала с ними. Хозяин заведения — мрачного вида человек в огромных, точно ласты, ботинках — делал за стойкой какие-то подсчеты.

В Айнхаузе, в деревне, своего трактира не было, он находился в соседнем селении, в пятнадцати минутах ходьбы. В трактире пили водку, пиво и резались в скат. Случалось, дрались. Почему-то вдруг Августа подумала, что иного времени года, кроме зимы, ни в трактире, ни в деревне не бывало. Трактирщики без конца менялись, лишь последние хозяева сумели наладить дело, точнее, не хозяева, а хозяйка — бойкая маленькая бабенка с пышной грудью и редкими зубами. По вечерам она отплясывала на столах и звала крестьян, батраков и рабочих покататься при луне. Часами они пропадали где-нибудь в лесу, в поле или на лужайке, а когда возвращались, то мужу было велено выметаться из постели. Ухажеры у нее все время менялись, некоторых ей удавалось завлечь лишь на одну ночку, но все они исправно посещали трактир.

Множество самоубийств, происходивших в округе, тоже способствовало ощущению вечной зимы. Чуть ли не каждый год в Айнхаузе или в соседней деревне кто-то кончал с собой — истории одна другой печальнее, — и всегда в петле: повеситься было самым простым и надежным способом уйти из жизни. Ц. А. годами рассуждал о своей смерти, но не умирал. В деревне вешались — и не рассуждали. Вилли Клювер из соседней деревни повесился, потому что залез в долги к любительнице прогулок при луне и не мог из них выпутаться. Не успели его похоронить, как жене тотчас представили счет этих долгов. Отто Морхак в двадцать три года унаследовал отцовский двор, но, просмотрев расходные книги, повесился. Пономарь Ганс Тимм повесился на клиросе возле органа: двадцать пять лет рыть могилы, а жена — расплывшееся, неохватное, вечно хворое нечто. И какой ему прок, что она пела в церковном хоре и голос ее был звонче других.

Долгая любовь Адольфа Ханзена и Лили Бернер. В Айнхаузе Ханзен был свинарем, Лили Бернер — дояркой. У нее было восемнадцать детей. Вальтер Бернер, муж Лили, однажды смекнул, с чего так разрослось его потомство. Он сказал: Хоть раз еще застукаю вас вместе — прирежу его. Он застукал их, но в тот момент ножа у него с собой не оказалось. Из одного лишь страха перед Бернером Адольф Ханзен повесился на стропилах. Когда Бернеру сказали об этом, он сам так струхнул, что решил повеситься на ближайшем дереве, но, прежде чем сунул голову в петлю, какой-то вовремя подоспевший дояр обрезал веревку. Год спустя Бернера посадили в тюрьму за то, что он приставал к малолетним девочкам, чужим (а не к своим собственным дочерям, как, например, каменщик, жена и старшая дочь которого одновременно родили от него по ребенку). Что касается детей Лили Бернер, то трое из них умерли новорожденными, пятеро были слабоумны, девятый ходил со следами сильных ожогов, так как в свое время слазил в духовой шкаф. С двумя ее младшими детьми Августа училась в школе.

До того как переселиться в кирпичный дом, Калле, помощник лесничего, жил с семьей в железном бараке. Жена его хотела дочку, но рожала только мальчиков. Все же она добилась своего: одиннадцатой родилась девочка. Они едва сводили концы с концами и потому решили на пособие, выданное им как многодетной семье, купить обстановку: спальню, стиральную машину, холодильник, телевизор. Хозяин магазина предоставил им кредит, но, когда от них перестали поступать взносы, забрал все вещи назад.

В домах у многих рабочих висели светлые дощечки с выжженным на них изречением: Ora et labora

[48]. Дощечки эти принадлежали матерям, а те всегда завещали их сыновьям. Заповедь ora сыновья не блюли, за исключением дней свадеб, крещения, конфирмаций и похорон, а таковые случались часто. (Дядя Августы говаривал: Любовь — хлеб нищих. За это Августа его ненавидела.)