Испытание на прочность: Прощание с убийцей. Траурное извещение для знати. Выход из игры. Испытание на прочность.

Он сидел у себя в номере, в отеле, и сосредоточенно рассматривал другие ночные этюды — Святую Магдалину со светильником

, мы с тобой не друзья, Ц. А.,

Святую Магдалину и два свечных пламени, Святую Магдалину с зеркалом

, он смотрел на этих молодых крепких женщин с ниспадавшими до бедер волосами, Ц. А., я хочу спросить тебя кое о чем, что касается только нас двоих, да, да, именно здесь, в Берлине, а не в Айнхаузе, в Айнхаузе и об Айнхаузе я задам вопрос иначе, достаточно было Жоржу де Латуру схитрить с подписью к картинам, чтобы нарисованная им некая женщина со светильником, некая женщина со свечами, некая женщина с зеркалом были причислены к лику святых, и вот уже у них отрешенный взгляд, они далеки и недосягаемы, как быстро и ловко это получается, сказала Августа, стоит только поставить перед именем пару букв, и человек сразу предстает в другом свете. Так вот, Ц. А., об этих-то нескольких буковках, причисляющих нас к лику дворян, я и хотела тебя спросить. Он смотрел на женщин, их взгляды его магнетизировали, хотя обращены были не на него. Позволь спросить тебя, Ц. А.: неужели тебе никогда не приходило в голову, какие чувства испытывают люди другого класса, чуждые тебе, слыша твое имя, которого им достаточно, чтобы ненавидеть или презирать тебя, цинично глумиться или, напротив, восхищаться тобой, вплоть до раболепства? Уж это-то ты должен был бы знать, Ц. А.! Так почему же ты никогда об этом не говоришь? Он вскинул глаза. Или ты никогда над этим не задумывался, потому что иначе как дворянской свою жизнь и не представлял? А это в свою очередь потому, что твое мировоззрение подкреплено твоим поместьем и по милости судьбы тебе не пришлось из земле-владельца стать всего лишь титуло-владельцем, как это случилось с другими дворянами, превратившимися ныне в банковских клерков, торговых агентов или хозяев прачечных? Потому что милостью судьбы ты все еще можешь позволить себе жизнь и взгляды какого-нибудь князька восемнадцатого века? Или, Ц. А., все это проблемы, волнующие одну лишь меня и лишь меня одной касающиеся? Ц. А. рассматривал зеркало на картине Святая Магдалина и два свечных пламени, а в нем — отражение огня, в которое вглядывалась и Магдалина, он рассматривал поставленную перед зеркалом свечу: два золотистых, сужавшихся кверху красноватых пламени, отличавшихся друг от друга лишь тем, что одно неподвижно колыхалось перед непроглядной чернотой зеркала, а другое неподвижно колыхалось, выступая из непроглядной черноты зеркала. Ты слышишь, Ц. А., я не хочу, чтобы отношение ко мне людей — мне неизвестных или не слишком знакомых — определялось моей фамилией. Я стараюсь не придавать этому значения, но не могу и потому так часто чувствую, как в разговоре со мной они становятся официальны, как, ни слова не говоря, вдруг начинают вести себя иначе, сконфуженные сами и оттого заставляющие конфузиться и меня; да разве тебе это не знакомо, Ц. А.? Или когда во мне видят некоего экзотического зверька, вырвавшегося из зоопсихологии своего класса, поскольку я представляю собой существо, выросшее не в обычном многоквартирном доме, а во дворце, то есть не являюсь тем, кто смотрит на дворец и думает: Живут же люди! Постоянное внутреннее напряжение, Ц. А., оттого, что ты дочь крупного помещика, рыцаря, юнкера, хозяина дворца, к тому же эта пытка титулованием, а установленных форм обращения ко мне существует ровно столько, сколько пальцев на руке, — контесса, фройляйн фон, фрау фон, графиня П., графиня; которая же из этих пяти — я? Не отсюда ли идет мое стремление быть неузнанной по одежде, быть неузнанной в лицо, мое стремление скрыть свое имя, моя страсть к насмешкам? Мне нравится бывать там, где мое имя никому ничего не говорит; тогда мне кажется, будто я вижу подлинное отношение к себе людей, не чувствуя в них зависти, неприязни, вражды, не ощущая их волнения.