Испытание на прочность: Прощание с убийцей. Траурное извещение для знати. Выход из игры. Испытание на прочность.

Да, он.

А Герман как? Он ведь его любил, ездил к нему, когда тот был под следствием, и потом, после суда, в тюрьму.

Герман места себе не находит, сказала Лора. Если бы он мог сойти с ума, это бы случилось с ним сейчас.

Заехать к тебе?

Давай. Когда ты будешь?

Четвертая попытка.

С аэродрома в отель Ц. А. поехал на такси и, чтобы было лучше видно, сел на переднее сиденье. Таксист рассказывал, что на рождество студенты бесчинствовали даже в Гедехтнискирхе.

После ужина Ц. А. направился к этой церкви. В церковь никого не пускают, сообщил он Августе. Только пустой голубоватый свет в окнах и у входа двое полицейских в белых фуражках. Она видела, как он удалялся: он быстро прошел мимо церкви — но каким чужим казался он Августе в этом своем порыве! — он быстро прошел мимо церкви, поймав себя на том, что чуть было не поприветствовал полицейских.

Берлин не укладывался в его голове.

Августа видела, как он терзается, и то, что он терзается, терзало в свою очередь и ее, но она ничем не могла ему помочь, так как не понимала, с какой стороны к нему подступиться.

В выгоревших развалинах церкви гулял сквозняк. Под сводами ее царил сумрак, почти чернота. Единственное, что давало слабый отблеск, были золотые (если это вообще было золото) осколки прусско-византийской мозаики в нише, где лежал Христос.

Ц. А. стоял перед нишей и глядел на поверженного Христа. Это зрелище потрясло его. Христос — сброшенный с пьедестала, лицо в известке; и на мгновение Ц. А. представил себя на его месте, лежащим рядом.

Ц. А., сказала Августа, перестань, прошу тебя!

Дело происходило под вечер — когда? (это как с «Болеро»: слышишь в голове мелодию — ты слышишь, Августа? — а насвистеть не можешь), итак, дело происходило под вечер, в Берлине, на углу улиц Иоахимсталерштрассе и Курфюрстендамм. Там стояли столы, на них лежали списки. Возле столов толпились студенты и агитировали прохожих подписываться под общественным протестом. Ц. А. остановился (он не смог объяснить Августе — почему; ведь множество народу, прибавив шагу, шло мимо, хотя были и такие, что подписывались), моментально к нему подскочил какой-то студент и вежливо сказал (в те дни еще вежливо, Августа, в те дни): Присоединяйтесь к нам! Мы протестуем против совершаемого у всех на виду государственного переворота.

Ц. А. поднял левую бровь: Государственного переворота?

Студент ответил заученным тоном: Создание «большой коалиции»[69] означает окончательную ликвидацию свободы слова в Германии. Затыкание рта оппозиции означает…

На одной фотографии — Ц. А., на другой — студент.

А вот они вместе.

(Поставил он все-таки свою подпись? Отказался? Фотография — это тебе не фильм, где один кадр сменяет другой.)

Дремлется ли ей, или она просто не знает, что ее сильнее гнетет: то ли ее кошмарный сон о видениях Ц. А., то ли сами его кошмарные видения, до природы которых она не может докопаться? Ц. А. не останавливается, но и не сворачивает трусливо за угол; его тянет в поля, где растет рожь, свекла, картофель, рапс, его тянет к деревенским речушкам, к зарослям кустарника, дубравам. Заметно ли это по нему? Августа качает головой. Прохожие оборачиваются, досаждая ему удивленными взглядами. Может, вид у него странный? Она опять качает головой. Шляпа сидит ровно. На левой ноге черный ботинок, на правой — тоже черный. Появись сейчас откуда-нибудь из переулка демонстранты, могли бы и камнем запустить — целясь в него? А могли бы запустить и бутылкой с горючей смесью (и прямо в Ц. А.). Студент — это тот, кто молод, носит длинные волосы и одет вопреки стандарту (или, скорее, как раз в соответствии с новым стандартом). Поймет ли, скажем так, коммунист по виду Ц. А., что он за птица? Он поднимает бровь. Он о себе настолько высокого мнения, что воображает, будто о нем говорят на всех перекрестках.

Еще раз вернуться назад? Чуть погодя.

Он пошел в бар отеля на Лиценбургерштрассе и выпил два-три крепких коктейля. У него был свой рецепт. Бармен кивнул. А теперь можно снова назад.

На полу церкви лежал поверженный Христос. Что и говорить, статуя была не ахти: вариация шаблона, слепое подражание Торвальдсену[70]

, в результате на свет явилось нечто педантское и академичное, скупое, немощно-убогое, даже не сусальное, а скорее надменное. (Убедившись, что никого вокруг нет, Ц. А. присел на корточки, чтобы получше рассмотреть статую. Он был потрясен.) Лоб в известке. Нос, вероятно, цел все-таки. Левый глаз видит, хотя и с трудом. Ц. А. улыбнулся. Глаза — самое важное. Он поднялся, отряхнул брюки и отошел назад.

Отступление от основной темы: Августа пытается что-то сказать отцу.

Ц. А., говорит она, еще не было случая, чтобы мы с тобой о чем-то вспомнили вместе, мы будто нигде и никогда вдвоем не бывали.

Да, говорит он, и что же? Чего ты хочешь? Он настораживается.

Поговорить, отвечает она, поговорить о тебе и обо мне.

Я не против, Августа, только не сейчас, говорит он уклончиво и добавляет: Не здесь, вот в Айнхаузе мы сможем говорить хоть все ночи напролет.