Испытание на прочность: Прощание с убийцей. Траурное извещение для знати. Выход из игры. Испытание на прочность.

Августа лежала, вытянувшись на диване. Устроить искусственные пустыни, выкричаться. Надежды, планы мотылька, живущего всего один день, иллюзии, самообман, а вместе с ними приходят и воспоминания, Феликс. И вдруг все становится ясным. Ясным в сущности, до конца. И уже не надо никаких слов. Но почему-то (все еще) хочется положить голову на руки, как те два ангелочка, что внизу на «Сикстинской мадонне»: бесконечное высиживание, разглядывание, ожидание, выжидание — тупое, праздное, совершенно бессмысленное; опершись подбородком на ладошку, улыбаться, слушать, ждать, всего лишь просто наличествовать и держать в памяти то, что хочешь сказать, чего, однако, все равно никогда не скажешь. Но все могло бы быть и иначе. Все-таки могло бы. Могло бы, да не стало — и нечего ретироваться в сослагательное наклонение. Уйти. Не хвататься за соломинку. Не тянуть. Не возвращаться к старому. Уйти. Понятно, что сделать это непросто, — а разве это должно быть просто?

Она встала и зажгла лампу. Ослепнув на мгновение от света, она огляделась. Затем подошла к телефону на письменном столе. Не присаживаясь, набрала мюнхенский номер. В трубке раздавались долгие гудки. Она слушала их. Не работает телефон? Работает. Она положила трубку и опять набрала тот же номер. Снова долгие гудки. Она отсчитала шесть гудков и, положив трубку, произнесла вслух: Чудес, стало быть, не бывает.

Она немного посидела на краешке дивана. Почувствовав холод, оделась, натянула чулки, сунула ноги в туфли. Ну вот и все. На столе лежала бумага. Она взяла листок и написала: Спасибо, Лора! Мне не спится, лучше я поеду. На обратном пути заскочу снова; перед этим позвоню.

Она написала это крупными печатными буквами, так как знала, что Лора не разбирает ее почерка. Затем взяла свою сумочку и уже собралась потушить свет, как вдруг вернулась к столу и приписала сбоку: Скажи Герману, пусть не думает, что можно с ходу ответить на все вопросы. Это она написала своим обычным почерком. Она прислонила записку к спинке дивана, чтобы Лора ее сразу заметила. Потом погасила свет.

2

Она ехала внутри огромной черной стеклянной трубы.

ГАННОВЕР 86 км

ГАМБУРГ 251 км

ЛЮБЕК 316 км

Обогнав бензовоз и два трейлера, она включила дальний свет. Вновь перед нею стелилась светлая лента дороги, которую с жадностью пожирали шины. Она была одна. Автострада будто вымерла. Августа переключила свет с дальнего на ближний: навстречу быстро приближался автомобиль, который, поравнявшись, обдал ее воздушной волной и со свистом промчался мимо. Никогда она не ощущала одиночества так остро, как ночью, на пустынной автостраде, когда можно ехать с дальним светом. Тебе нечего переживать за мою неосторожную езду, сказала она вслух. Ведь я еду внутри нашей трубы, ты еще помнишь, тетя Хариетт? Ты гостила у нас в Айнхаузе. Стояла зима, совершенно бесснежная, я везла тебя ночью обратно в Гамбург, и вдруг тебе пришло на ум сравнение: шоссе — это огромная черная стеклянная труба. Позже я рассказала это Ц. А. Он вел машину и кивнул. А потом сказал: Можно еще сравнить с ущельем или ходом норы. Эх, Ц. А., тетя Хариетт!..

Небо затянуто облаками, ночь — иссиня-черная: ни единой звездочки. Было два часа, рассвет даже не угадывался, но одна чернота уже понемногу начинала отличаться от другой. Ц. А., спросила она вслух, что мы с тобой не поделили? Как те сцепившиеся рогами олени, которых ты якобы сам видел. Когда Олимпия спросила, приеду ли я, понятное дело, я ответила да, естественно, да,

словно это и впрямь так уж естественно. Обрадуешься ли ты, заметив меня среди тех восьмисот избранных, которым разослали траурные извещения, или среди твоих людей, толпящихся в ожидании похорон уже с обеда, поскольку ты сам когда-то останавливался возле них, справлялся насчет здоровья жены, детей, насчет жилья и присылал кровельщика или маляра? Как ты себя поведешь, когда увидишь меня, но ни о чем не сможешь спросить? Мы с тобой не друзья. Все же год назад отношения между нами были еще другими. Были бы они хоть такими, как позавчера в Страсбурге. Но в Страсбурге мы вместе не были никогда.

Ганновер остался позади. Августа выжимала из машины предельную скорость. Открыв ветровик, направила на себя воздушную струю.

Развилка БРЕМЕН — ГАМБУРГ 85 км