Испытание на прочность: Прощание с убийцей. Траурное извещение для знати. Выход из игры. Испытание на прочность.

Наблюдая своего визави, Боде открыл в нем новое качество: отныне никаких попыток что-либо замаскировать, никаких разговоров о режиме экономии, о сокращении гонорарного фонда, об изменении структуры. Подбираются соответствующие кадры и выполняют полученные инструкции. Ни малейшего стыда. Свобода печати — как бы не так!

У Боде в голове — неразорвавшаяся бомба.

После этой беседы он уселся в кафе радио за отдельный столик. Лицо мертвенно-бледное, под глазами фиолетовые круги. На губах блуждала улыбка.

С тех пор Боде знает, как становятся экстремистами. Это знание засело у него не в голове и не в желудке — он ощущает это каждой клеточкой своего тела. Но одно он знает твердо: стрелять он не пойдет.

Когда он еще сидел за столом в редакции, тогда он стрелял. Пацифист Боде был тогда гангстером и ребенком. Он не ощущал страха. Он не ощущал злости. Он сказал новому завредакцией:

— Учтите, это может иметь юридические последствия.

Тот ответил:

— Рассчитываю на это, хотя бы из спортивного интереса.

И тогда Боде почувствовал себя человеком, который стреляет прямо через стол в лицо представителю власти. Но власть была неуязвима для его выстрелов, она возвратила ему его рукопись о солдатах бундесвера на нефтяных промыслах и о том, что призыв к агрессии противоречит конституции страны, сопроводив замечанием: «Все это не подлежит дальнейшей дискуссии».

Затем Боде пил кофе за отдельным столиком в кафе радио и задавал себе вопрос: сколько времени потребуется, чтобы новость обежала все редакции и отделы, и как при этом будут вести себя с ним разные люди.

— Ты должен защищаться, — сказала вечером Марианна.

А Марцин дал совет:

— Открой закусочную!

Марцин обладает деловой хваткой, его решение: левая немецкая закусочная.

Боде отвечает:

— Я могу это сделать и во Франции.

Через десять месяцев он навсегда покинет Тарринг. Там останутся его книги, его мебель, его одежда, его рукописи, его налоговые декларации и счета.

9

Решетка террасы «Роз де ла мер» желтого, белого и красно-бурого цвета — цвета ржавчины. Краски здешних меловых скал. Их верхняя оконечность, выступающая в небо, обведена зеленой травяной кромкой. На скалах засели черные рачки. Это бункера. Их амбразуры все еще пристально глядят на Атлантику. На стенах можно разобрать солдатские каракули на немецком языке: «Милосердный боже, мы все здесь подохнем. Эвальд Боймель». С ходу захваченные союзниками, укрепления не подлежали взрыву. Запах мочи и блевотины. Стены, способные простоять тысячу лет. Между последними военными надписями — вести из более близких времен: «Молли и Джордж были здесь 24.7.63». В углу гора старых матрацев. Жестянки из-под пива. Бутылки из-под шампанского. Боде записывает: «В бункерах следы любовных историй, это утешительно».

По соседству с таким прошлым немец не может сделать ничего лучшего, чем открыть трактир. Кормить людей, предоставлять им кров.

— Нам снова нужны теперь любовные истории, — заявляет Марцин на книжной ярмарке 1979 года в просторной белой нише за редакционным стендом в павильоне № 6; в ярком свете юпитеров он наслаждается всеобщим изумлением. «Левый Марцин», известный своими политическими взглядами беспощадный критик системы; даже сочиненные им детективы всегда имеют политический подтекст. А теперь новелла. Исключительно про любовь. Нет, он не верит больше в действенность политической литературы, заявляет Марцин. Да, в его новом произведении речь пойдет о ландшафте. Не о разрушении ландшафта. Напротив, о его сохранении. История положительной метаморфозы. Литература вновь должна внушать бодрость. Затем юпитеры гаснут. Редактор благодарит Марцина. Из глубины редакционной ниши Боде виден проход между стендами. По нему шагают взад и вперед полицейские, словно оберегая людей от книг.

Редактриса ван дер Глотен, которая покорно позволяет называть себя Глоточкой, приносит коньяк в бумажных стаканчиках.

— Сегодня здесь собрались все, кто имеет вес и имя, — захлебывается она. Издатели и профсоюзные боссы, критики и писатели, представительницы женского движения, главные редакторы, гомосексуалисты, поборники «опрощения».

Боде фантазирует:

— А что, если полицейские сейчас запрут ворота? Если они просто-напросто возьмут и опечатают павильон номер шесть?

Марцин листает свою новеллу.

Глоточка внезапно бледнеет.

— Предположим, — повторяет Боде, — павильон заперт. И пусть Германия обходится как умеет.

Глоточка давится коньяком, ее тошнит прямо в бумажный стаканчик, который переполняется; мутная жидкость капает на носки Марциновых туфель.

— Я нахожу, что ты непомерно преувеличиваешь, — сердито говорит Марцин.