Испытание на прочность: Прощание с убийцей. Траурное извещение для знати. Выход из игры. Испытание на прочность.

Оно размывает воспоминания Боде, разрушает менее прочные связи, оставляет на своем пути каверны, осколки, голый каркас особо прочных жизненных впечатлений. От людей остаются лица, от лиц — отдельные внешние приметы: очки, крупные зубы, бородка, косметика. От города остается счетчик на стоянке, у которого давно уже кончился завод, светофор на углу возле строительной площадки, где он пропускал встречный поток машин. От прогулки в горы с Марианной и Марцином остается ресторан, от ресторана — меню в темно-красном пластиковом переплете с золотым тиснением. От Марцинова пса Фисто остается название породы — мюнстерлендская легавая — да легкая пружинистая побежка. Жест Марцина, похлопывающего собаку. Боде обнаруживает, что сохранилось озеро: волна шлепает по песку, утка на берегу ищет хлебные корки. Форма озера, его расположение среди холмов, цвет облаков, отражение в нем деревни Тарринг — все это уже потеряло индивидуальные черты, смешалось с впечатлением от всех других озер, которые Боде когда-либо видел. При строгой проверке это оказывается бухта Ле-Пти-Даль. Ему остается Марианна: она идет через палисадник к маленькой яблоне, которую посадила накануне. Она оборачивается и что-то говорит Боде. Он ее не слышит.

Громкой остается в памяти осень 1977-го. Разговоры о «геройских кончинах», о жертвах столь кстати подоспевших самоубийств[99], о геройских парнях из спецчастей, отбивших самолет с заложниками, и официальное заявление о суде Линча, о намеренном убийстве, которое сделал перед адвокатом сын столь сильно скомпрометированного отца[100]: отец-де недаром сказал, что «в следующий раз хотел бы родиться не здесь, а где-нибудь подальше».

Это не личный опыт Боде. Это только столбцы последних известий. Из этих столбцов вырастают стены, внутри них — безмолвие.

Боде выполняет обязанности корреспондента на съезде ХДС 23, 24 и 25 сентября 1977 года. Он ведет записи; когда он перечитывает их по вечерам, они кажутся ему дурным сном. Уже после первого дня заседаний ему становится ясно: он не выдержит. Днем 24 сентября его охватывает приступ дурноты, он приписывает это обилию выпивки и большому числу выкуренных сигарет. Ночью он просыпается, желудок давит на грудобрюшную преграду; в туалете его рвет, и он замечает в рвоте ниточки крови. Затем он снова спит, и во сне он — мальчишка, весь во власти страха.

Отец его ударил.

Рука отца из темноты опустилась на тело ребенка. Мальчик весь сжался от испуга. Отец сорвал с него одеяло и продолжал наносить удары. Без всякого предупреждения.

Он вошел в комнату, как входил каждый вечер; как каждый вечер, у мальчика еще горел свет. Отец опустил жалюзи, открыл окно, выключил отопление. Затем направился обратно к двери и, выходя, уже держа руку на выключателе, сказал:

— Ну, теперь спать. А не то будет трепка.

Сын — ему как раз исполнилось четырнадцать — отозвался:

— В самом деле?

Это прозвучало у него довольно насмешливо; он ведь ничего не знал о напряженном молчании, повисшем между родителями; не знал, что отец пришел к нему прямо из этого молчания, что этот исхудавший человек уже и так вынес достаточно — больше, чем был в силах вынести, — на него навалились война, плен, разлад в семье. Отец стерпел многое. Но не смог стерпеть насмешку собственного сына.

Сейчас конец, думал Боде. Сейчас он забьет меня до смерти. Мальчик не кричал, не плакал, не звал на помощь сестру или мать. Никогда прежде родители его не били.

Внезапно отец оставил его и быстро вышел из комнаты, затворив за собой дверь. Мальчик лежал свернувшись клубочком, сердце его бешено колотилось, он не натягивал одеяла, хотя озяб. Ему казалось, что он умер.

Боде отказывается от корреспондентских обязанностей на съезде. Он обосновывает это так: то, что он напишет, передавать в эфир все равно нельзя. Он берет освобождение по болезни.

Марцин приносит ему овсяный отвар. Марианна хочет вызвать врача. Боде категорически возражает. И на второй день в вечерних известиях по телевизору никаких новостей о Шляйере[101], поток информации пресекся; Боде мечется в жару, он — ребенок, который чувствует себя хорошо и уверенно, держась за руку отца. Ночью они возвращаются с железнодорожной станции, отец несет на плече мешок с ворованным углем. За спиной у них светлыми четырехугольниками белеют выкрашенные известью вагоны, по черным пятнам легко обнаружить кражу. В Германии сейчас говорят «промыслить». Когда они спускаются с насыпи и идут по тропинке через поле, отец произносит: «Теперь мы в безопасности».

Пять спокойных дней, кровотечения совсем прекратились. Пять дней Боде разглядывает книжные корешки на полке: литература, история Германии. Сигналы бедствия, предостережения; глупость, массовые убийства, надежда. Впервые возникает желание поговорить с отцом о том, как начиналась Федеративная республика, и о том, что было прежде. Возникает решение: он навестит старика.

Тот уже много лет не поддерживает связи ни с женой, ни с дочерью, ни с сыном. Живет один на побережье Северного моря, где взгляд убегает вдаль, не встречая препятствий.