Испытание на прочность: Прощание с убийцей. Траурное извещение для знати. Выход из игры. Испытание на прочность.

Штротхоф идет к двери. Поворачивает выключатель. Старинное ганзейское судно над столом ярко освещается и ослепляет Боде.

Мужчины понемногу начинают разговаривать; приветствуют хозяина, который оставляет наконец отца и сына. К их столу подходит девушка, ставит черточки в своем блокноте. Отец расписывается.

Они шагают посредине узкого гудронового шоссе, отец цепляется за руку Боде.

— Теперь ты и впрямь опора моей старости. Вот черт!

— Что случилось с его женой? — спрашивает Боде.

— Рак. Можно сказать, ему досталось со всех сторон, он сыт по горло. Тут недавно явились молодые парни, звали нас на демонстрацию против атомной электростанции. Он их выгнал. Даже плакат их отказался повесить.

Хватит, пусть теперь их бьют по голове. Мы подставляли себя под удар достаточно долго.

— Именно поэтому, — говорит Боде.

Отец останавливается. Отцепляется от сына. Смотрит ему прямо в лицо. Они стоят почти нос к носу. Боде чувствует запах водки и пива изо рта старика.

— Чего ради я позволил тебе сдавать экзамены на аттестат зрелости? — возмущается отец. — Знаешь ли ты, кто изувечил Штротхофа? Демократы, кто же еще! Из окрестных деревень. В свободное от работы время.

Он отворачивается. Спешит прочь от сына. Боде его нагоняет. Снова задает вопрос:

— А что, если этот твой опыт вовсе ничего не стоит?

— Кто дал тебе право? — горячится отец. — Ты-то что можешь предъявить, кроме того, что родился только в сорок втором году?

— Ты попрекаешь меня тем, что я не был на войне? — спрашивает Боде.

— Никого я ничем не попрекаю. Просто у Штротхофа сын вырос офицером. А у меня — дуралеем.

В доме отец крадется на цыпочках, показывая Боде дорогу в ванную и туалет; говорит шепотом:

— Ну, теперь спать. А не то будет трепка, — и плотно закрывает дверь гостиной.

Через стенку Боде слышит, как отец растворяет окно в своей комнате, слышит щелчок зажигалки.

Прощание с отцом.

Отец стоит перед домом, не сгибаясь, не защищаясь от ветра. Круглая лысая голова на тонкой шее.

Обнялись безмолвно. Боде сел в такси. Последний взгляд на старика через заднее стекло. Отец поднимает руку. Нерешительно. Держит ее на весу, не опуская.

Боде хочется повернуть обратно. Дорога виляет, и вот уже фигура отца — неясное пятнышко посреди ландшафта.

На станции Боде покупает газету. Четвертая немецкая история начинается съездом партии ХДС в Мюнхене. К власти пришли бюрократы. Полицейские ищейки. Клеветники.

Если все это когда-нибудь канет в прошлое, если все официальные эвфемизмы будут раскрыты и даже память о списках подозреваемых лиц исчезнет из людских умов, если опустеют хранилища информации и туристы из какого-нибудь грядущего десятилетия будут с недоумением разглядывать в музеях оружие и снаряжение полиции, тогда наступит эпоха всеобщего оправдания. И те, кто творили зло, и те, кто им попустительствовали своей инертностью, — все они, как выяснится, действовали так, а не иначе во имя свободы.

И никто не будет сожалеть о прошлом.

В окне вагона, как в кино, мелькают пейзажи Альтес-Ланда близ Гамбурга. Плодовые деревья. Весной они снова расцветут. Расцветут в безмолвной стране.

11

С меловых скал дельтапланеристы бросаются в восходящую воздушную струю, взмывают вверх, на несколько мгновений неподвижно замирают в небе, затем траектория полета резко меняется. Они гордо идут на снижение над скопищем складных столов и стульев, над сумками-термосами и надувными матрацами. Все глаза прикованы к ним, пока их фигурки не возникают у южной оконечности бухты; затем снова карабканье вверх для следующего полета, разбег до самого края пропасти, отрыв от зеленой травяной кромки, взлет, парение…

Первый по-настоящему теплый день начала лета, переливы красок в бухте Ле-Пти-Даль. Силуэты спортсменов, занимающихся виндсерфингом на молочно-зеленых волнах, детские мячики, прыгающие в пене прибоя.

— В такой день, как сегодня, — говорит доктор Базиль, — все кажется игрой. Смерть удалилась из наших краев, верно?

— Она вовсе упразднена, — откликается Боде.

Базиль вытирает пот со лба.

— Вы ошибаетесь, мсье Боде. Возможно, она подстерегает нас где-то рядом, на пляже, замаскированная под благодушного отца семейства, который сегодня вечером впадет в буйное помешательство и убьет жену и детей, или она прячется в одном из автомобилей на стоянке, или сейчас шквалом метнет одного из икаров прямо на скалы и сломает ему крылья. Видите, вон там, как раз где приземлился один из них, в прошлом году лежала мертвая корова. Ей очень нравилось щипать траву на самом краю.

— Вы ужасный человек, Базиль, — говорит Боде.

Собеседники возвращаются к прерванной работе. Хотя в Ле-Пти-Даль давно уже никто в это не верил, невозможное все же свершилось: Боде выпалывает траву из щелей между плитами террасы.

Он делает это не вполне добровольно.

Врач растолковал ему, до чего однообразной сделалась жизнь деревни, с тех пор как никто больше не заключает пари и не назначает срок, когда старый трактир восстанет в новом великолепии.