Испытание на прочность: Прощание с убийцей. Траурное извещение для знати. Выход из игры. Испытание на прочность.

— Вы разрушаете их представление о немце, — заявил Базиль. Это бы еще полбеды и, возможно, даже имеет некоторый смысл. Но вот что Боде, из-за своей неохоты заняться ремонтом, перестал будоражить местные умы, оставив им в качестве темы для разговоров лишь очередные выборы, — вот это непростительно, прямо-таки удар ниже пояса. Голлист Базиль предчувствует поражение своей партии на выборах.

И вот в первый же теплый июньский день врач появляется на террасе с двумя граблями под мышкой и командует:

— Начнем прополку!

Боде берется за прополку. С пляжа видно, как они с доктором наклоняются над бетонными плитами.

Об этом еще будут судачить. Но не в этот вечер. В этот вечер только и разговоров что о молодом англичанине, который хотел переплыть бухту и переоценил свои возможности; за молом его подхватило течение и, вконец обессиленного, вынесло в полосу прибоя, где его то бросало к берегу, то, едва он пытался встать на ноги, вновь оттаскивало на глубину. Деревяшка. Голова, подпрыгивающая в волнах. Детский мячик.

— Мою террасу просто не узнать, — говорит Боде.

— Вы еще должны опрыскать бетон от лишайников, — поучает Базиль.

— Ни черта я больше не буду делать, — защищается Боде.

Врач надевает куртку. До сих пор Боде видел его исключительно в темном костюме — с жилетом и в шелковом кашне в ветреную или дождливую погоду; в солнечные дни пиджак бывал расстегнут или переброшен через плечо.

Базиль кивает на фасад дома.

— Здесь еще работенки немало, верно?

— Конечно, конечно, — соглашается Боде.

Базиль смущенно оправдывается. В такие дни его неудержимо тянет в дом, уверяет он. Лучше — в чужой, собственный слишком приелся. Все ему отвратительно. Переполненный пляж, стоянка.

— Взгляните только на номера машин, — восклицает он, — Париж, Руан! Нет, в сезон здесь ужасно. Пора наводить порядок в кладовых и в подвале.

Как, Боде еще не выбрал время обследовать кладовую трактира?!

— Подлинная культура народов прячется в кладовых, — уверяет доктор Базиль.

Короткий взгляд в сторону скал: для дельтапланеристов сегодня поистине счастливый день. И Базиль поспешно скрывается в доме. Вот он уже кричит Боде из чердачного оконца, чтобы тот немедленно поднимался к нему — или пусть пеняет на себя.

Боде находит его ублаженным, облепленным паутиной, проворно семенящим между тремя большими открытыми шкафами. В шкафах сложена старинная ресторанная утварь и посуда. Медные кастрюли, тяжелые приборы, стопки тарелок, соусницы, рюмки, стаканы.

— Вы богатый человек, мсье Боде!

— Берите себе. Все, что пожелаете, — предлагает Боде.

— Это невозможно, — отнекивается доктор. — Чего стоит один металл этих кастрюль! Нет, нет, это нечестно. Ведь сплошь антикварные ценности, верно? Конечно, если вы, мсье Боде, настаиваете…

Боде настаивает.

Во всяком случае, Базиль может взять на себя роль посредника и осторожно начать переговоры. Некая мадам Ф. в Вёлетте торгует предметами старины: нечто исключительное, по крайней мере цены. Voilà[102], раз его принуждают… Тогда он, пожалуй, возьмет эту супницу. Из-за фигурок на крышке. Вот это вещь, не менее чем на семь персон! Нет, так много гостей у него, верно, уже никогда не будет.

Базиль протягивает руку за выдающейся вещью. Боде оглядывается в поисках газетной бумаги для обертки. И тут с пляжа доносятся крики:

— Врача! Врача!

Молодой англичанин, остановившийся с женою в гостинице «Реле де Даль», знал свой Канал. Но того, что Ла-Манш здесь, у французского побережья, открытого Атлантике, имеет совсем иной норов, он не знал.

За молом он попал в полосу прибоя, который и начал с ним свои игры. Пловец борется. Хорошим спортивным стилем он пробует плыть к пляжу, к скалам, к своей жене, которая стоит на берегу и призывно машет ему рукой. А он все больше устает, пытается отдохнуть, восстановить силы, переворачивается на спину и с безупречной выправкой отдается на волю волн. Он сам еще не знает, что сдался. Волны подхватывают, несут его, убаюкивая, как качели. Воспоминания детства. Мать. Качели. Страх покидает его.

Еще раз разбуженный шипением пены на гребне волны, он слышит зов жены, еще раз пробуждается для последней попытки. Поворачивает, отплывает от берега. Это кажется так легко.

— Улитка пренебрегла им, — скажет вечером Базиль. — Улитка не любит англичан.

В открытом море течение вновь подхватывает его и гонит назад. Всего метрах в тридцати от пляжа он попадает в ту же прибрежную качку, его швыряет к земле, манит надеждой на спасение и вновь затягивает в глубину.

Теперь время появиться Ледену. Весной и осенью он рабочий-дорожник, зимой обслуживает камнедробилку, в сезон Леден — герой пляжа.

Собственно, сезон начинается тогда, когда Леден устанавливает у стены набережной первые белоснежные кабинки для переодевания.

Община платит ему ничтожное жалованье. Он довольствуется тем, что временами выступает героем на глазах у публики. Он выходит из темного проема между двумя свежеотлакированными белыми домиками. Не служитель пляжа — ангел во плоти с широченными плечами и в узких плавках.